|
Вкратце нынешнее положение дел таково: незаметно прошел год и позади осталась война; наши пляшут, мы победили и победоносная армия возвращается в столицу. Скоро нас ждут празднества, награждения и народные гулянья; редких чужих на этом празднике жизни - проблемы; кого-то родственники, некоторых сюрпризы и не все из них приятные. А императора Рэймина ждет и никак не дождется одинокая и позабытая подушка. Как обычно, не соскучишься. |
Монсиры и мадонны, время было переведено на целый год вперед. Пожалуйста, ознакомьтесь со всеми произошедшими за это время событиями, свое отношение к которым - равно как и пожелания по дальнейшему сюжету - вы можете высказать в этой теме. Кроме того, в информационный раздел были добавлены сведения о новообразованной Службе Его Императорского Величества Надзора, а в тему Этринской церкви Хозяев вернулось описание церковных Орденов. Все списки и информация о персонажах в личном звании были изменены в соответствии с произошедшими событиями. |
Актуальные темы, [Сюжет нового игрового периода] |
Этрин: Новое Время » Здесь и сейчас » «Одной крови» - 10 день I дюжины Луны Штилей, 1025 год
Страницы 1
Чтобы отправить ответ, вы должны войти или зарегистрироваться
Место действия: Керенна, посольство королевства Хамалан
Участники: Эрвен де Кенси и Лорайе Арьеса
Главная загадка тут даже не в том, зачем придворный маг решился явиться.
Главная - в том, кто на самом деле пришел. И к кому.
как заплачет сестра моя жизнь —
отойди, говорю,
не сестра ты мне больше.
Ворона расхаживала за окнами так, словно чего-то ждала.
Клубы дыма, вырвавшиеся из распахнутых балконных дверей, ее не смущали, и, перелетев на другой край перил, она продолжила с видом хозяйки положения затачивать невесть где добытого жирного жука. Как нарочно.
Инниен при всех своих талантах ничего не мог тут поделать - птицы Короля не признавали его за авторитет, а между тем, в Керенне они были везде, и теперь вели себя еще беспокойнее, чем прежде.
Лорайе отвернулся, признав, что пора выпускать тяжелую артиллерию. Последний довод.
- Кис-кис, - лениво сказал он в сторону.
Последний довод был приучен, что ворон нельзя есть, зато все остальное делать можно и нужно. Белая лапа, возникшая из облака ромашкового дыма и отхватившая вороне лучшую часть хвоста, оказалась достаточным аргументом для того, чтобы наглая птица снялась с места. Финальный оглушительный карк, должно быть, содержал отборную воронью брань, и для понимания этого даже не нужно было спрашивать Инниена.
Кошка, хлопнувшись на бок, с упоением теребила трофейные перья и мучила недоеденного жука - увы, заурядного и ни разу не механического. Лорайе дышал свежим воздухом и надеялся, что ромашка все же успеет достаточно подействовать.
Не то чтобы он не мог без этого, но так было надежнее.
Потому что он ждал гостя - и лучше бы это оказался все-таки этринский придворный маг. Изловивший, допустим, хоть одну биомеханическую дрянь, и расщедрившийся настолько, чтобы поделиться экземпляром с Марийасом Керьетом, который, как уже знал Эрвен де Кенси, предлагал такие находки отправлять прямо к нему на Острова - поскольку в Этрине все равно не водилось тех, кто способен был бы разобраться в них лучше.
Это вот было бы неплохо.
Позволило бы отвлечься от неистребимого и, главное, несвоевременного желания выпотрошить дорогого гостя, сжечь то, что останется, набить пепел в трубку и раскурить.
Сладкий запах умиротворяющего дурмана прятался в складках одежд Лорайе, пробравшись даже в гостиную, где ему некуда было улетучиться. Впрочем, визитер не нашел бы в этом ничего незнакомого, как и в недобром любопытстве, которым светился взор хамалани, поднявшегося для приветствия. И в этой кривой едва заметной полуулыбке, намекающей, что происходящее его веселит - но если сказать, чем именно, это потянет на прогулку в Круг Крови.
- Добрый день, монсир, - благожелательным тоном старого друга говорит тан Лорайе Арьеса, который вряд ли когда-либо взаправду существовал, предлагая кресло напротив человеку, который тоже едва ли существует. И все это похоже на дурную шутку - вернее, продолжение старой дурной шутки, первая часть которой закончилась на
- Прости. Я подвел тебя.
...знать бы еще, где - но, в любом случае, уже поздно. И поделом, начальник королевской стражи не имеет права быть таким слепым
слепым идиотом
только какой страже под силу защитить владыку Островов от него же самого?
Брат, возможно, и сумел бы. Но у Эрвейе Буревестника нет брата, и когда он говорит "больше нет" - это ложь. Все ложь.
Никогда не было.
- Чем я могу вам помочь? - говорит Лорайе почти без насмешки, потому что и без того на той стороне ночи не то что Шемеру, но даже Его неулыбчивой сестре, наверное, уже очень, очень смешно.
как заплачет сестра моя жизнь —
отойди, говорю,
не сестра ты мне больше.
Гость помедлил, против всяких правил приличия глядя прямо в лицо Лорайе, взвесил на ладони только что стянутые с рук перчатки, отвел взор, огляделся, будто пытался что-то отыскать, и поджал губы, словно недовольный тем, что не нашел.
- Здравствуй, Шемин. - сказал он, безжалостно разбивая надежды хамалани на то, что говорить с ним будет этринский придворный маг.
Он мог бы, наверное - рожденному в его шкуре Эрвейе даже не пришлось бы делать над собой усилий: он был Эрвеном де Кенси ровно настолько же, насколько его брат был Красным Королем; он прожил его и, видят боги, считал вполне удачной личиной, которую не стыдно надеть...
Но он не хотел.
Ему было лень кланяться брату, издевка в голосе которого была столь же явной, как запах ромашкового дыма - в воздухе; ему не хотелось тратить время на витиеватую светскую беседу, обязательную для разговора придворного мага с хамаланским послом, и он отсекал все лишнее еще до того, как оно могло бы появиться. Он пришел сюда, не потому что жаждал встречи, но потому, что так было правильно, и не хотел бы тут задерживаться дольше необходимого.
Придворный маг, и без того изрядно поседевший за столь короткий срок, выцветал прямо на глазах: пропали и рыжина в волосах, и румянец со щек - почти совершенно бесцветный Эрвейе теперь-уже-не-Буревестник казался вырезанным из побелевшего от времени дерева, и походил на брата сильнее, чем им обоим хотелось бы.
Что-то висело в воздухе - легче ромашкового дыма, тише слов, но осязаемое и недоброе, замершее на расстоянии одного случайного взгляда и одного неверного жеста, и потому Эрвейе держался очень прямо и старался лишний раз не смотреть Лорайе в глаза, чтобы не вспоминать.
Уведите его.
Уголок губ придворного мага едва заметно дернулся.
- Я пришел попрощаться. - после некоторой паузы сообщил хамалани.
И опустился в предложенное кресло.
- Через два дня я отплываю на Химаэну.
Кошка изображала безразличную вальяжность, но глядела цепко и недобро, позабыв о едва добытой игрушке - ей не нравился гость, и протянутую было ладонь остановили предупредительный взмах когтистой лапы и короткое шипение.
Эрвейе криво усмехнулся и убрал руку.
- Не думаю, что тебя опечали расставание, но, как мне кажется, могут заинтересовать причины моего отъезда. Они весьма любопытны. Возможно, тебе самому это чем-то поможет.
Тот терял, ты найдешь,
Тот молчал, ты поешь,
Тот задумал такое,
Так не будет покоя
Уже никогда
Лорайе только устало вздохнул, ничем не выдав заинтересованности.
Ему самому было, конечно, невозможно помочь - и нынешний гость знал это превосходно. По странному капризу судьбы, воле богов, или что бы там ни послужило возвращению брата в мир живых, Эрвейе единственный во всем мире имел об этом представление, куда лучшее, чем другая нежданная гостья из прошлого. По крайней мере, Лорайе старался вести себя так, чтобы Эронви, и так испившая достаточно горя, не постигла этот простой факт.
Хамаланскому маршалу можно было помочь, да - и, тем самым, Островам, а значит, и всему этому в целом безнадежному миру. А тому, кого когда-то звали Шемин - уже никак и никогда.
Причина этого сидела перед ним и собиралась прощаться.
Тан Арьеса выбил короткую дробь по подлокотнику кресла втянутыми когтями. И пошевелил ногой, отвлекая кошку от не полюбившегося ей визитера - но Ромашка, развернувшись на шорох шелковых складок, все же не пожелала охотиться на подол хозяйского облачения.
- Может быть, - уронил он почти весело. - Страшно представлять, чему я могу быть обязан за такую щедрость.
Что бы ни заставило мага пойти на сотрудничество, вряд ли это было что-то особо приятное. Сколько ни копайся в пыльных тайниках памяти, не найти и пары дней, когда они двое общались бы по собственному желанию, а не по необходимости. Младший из братьев всегда полагал, что им не о чем говорить, и не особо о том сокрушался - сожалеть он в принципе плохо умел.
Лорайе по-прежнему не сводил взгляда с лица, которому не было места в этом городе и в этом времени, как будто во лбу его бывшего короля светилась мишень.
Ничего нового, если подумать - странно ли, что не хочет смотреть, если никогда не хотел видеть? Точнее, хотел бы никогда не увидеть вовсе.
Второй сын Ворона вообще не должен был появляться на свет.
- Безымянный говорил со мной, - скучным голосом сказал Лорайе. - Уверял, будто оставить тебя в живых и отпустить - это главная ошибка моей жизни, и я непременно пожалею. После этого мое доверие у тебя в кармане.
Младший брат, который больше не был младшим, сложил руки на груди, словно заслоняясь.
Словно замерзал.
- Ты его слышишь?
как заплачет сестра моя жизнь —
отойди, говорю,
не сестра ты мне больше.
Лицо Эрвейе не дрогнуло, но сделалось будто бы еще более неподвижным, словно его свело судорогой.
- Видимо, в случае нашей драки он ставит на тебя. Мне почти обидно.
Он помедлил, прежде чем ответить: на мгновение ему показалось, что брату, чьи рыжие волосы не доходили теперь и до плеч, лучше солгать - пристальный взгляд Лорайе, который Эрвейе невольно поймал, чуть приподняв голову, неприятно походил на взгляд его кошки, чьи широко распахнутые зрачки предвещали недоброе.
Но он лгал ему достаточно - тогда; и Безымянный был бы слишком рад, если бы Эрвейе продолжил это теперь, поэтому после долгой паузы маг нехотя уронил короткое и тяжелое:
- Слышу. Но... - Эрвейе растягивал паузы, чтобы оправдание не казалось поспешным, - без короны на голове я определенно потерял в ценности. Он чаще издевается и смеется - Супруги знают, зачем он вообще говорит со мной, может, просто не привык молчать. Может, проверяет, откликнусь ли я.
Кошка раздраженно стучала хвостом по полу - явно недовольная гостем, она, однако, не желала и отвлечься от него, словно пыталась следить, чтобы тот не натворил ничего дурного.
- Но я пришел говорить не об этом.
У него когда-то было много кошек - тоже белых, королевских, но гораздо более крупных: он любил северных леопардов, стремительных гепардов и золотистых каракалов из песков Химаэны; при нем их стали держать при дворе, а не просто охотиться с ними, и котята, привезенные Этрийе на континент были потомками его зверей.
С тех пор домашние кошки успели измельчать.
- Ты помнишь истории, которые рассказывал Навейн? - Эрвейе глядел в золотистые кошачьи глаза, словно пытался углядеть в них чужие.
Странно было вспоминать их - умерших так давно, но живых лишь в их немилосердно цепкой памяти; встающих перед глазами, как наяву, и оттого удивительно близких - но одновременно фантомных, и потому неизмеримо далеких. От дома тана Навейна теперь не осталось имени, и сам он ушел в море еще до того, как туда проводили Короля-Буревестника: уже к моменту рождения Эрвейе он был стар - точнее жил уже очень долго. Он видел войны, которые на веку братьев стали легендами - сражения, что сотрясали землю и небеса; он служил еще Эфтейе - той, что окончательно повергла в прах государства Его народа; и когда мальчишки просили его рассказать о тех временах, он рассказывал - немилосердно подробно, невзирая на возраст своих слушателей, и страшные шрамы на лице великого тана служили лучшей иллюстрацией к его рассказу.
Йизуль с тех пор тоже успели измельчать.
- В кондитерской у порта, - Эрвейе говорил медленно и с какой-то преувеличенной точностью, - я встретил йизуль. Оно пахло скверной и выглядело, как четырнадцатилетняя энзамар. Оно называло себя Роем - это что-то вроде... Изгнанников их народа; те, что не захотели служить Безымянному, и бежали из империи - так она сказала. Она сказала, что я должен отправиться с ней, и что в этом мое искупление - что мне надлежит очистить ту землю от скверны - и тогда под ее рукой расцвела роза, стоявшая в вазе.
Тот терял, ты найдешь,
Тот молчал, ты поешь,
Тот задумал такое,
Так не будет покоя
Уже никогда
В тишине, воцарившейся после, можно было кого-нибудь утопить. Тан невольно сощурился - услышанное было не просто странным, но невообразимым, и, вдобавок, изрядно перевешивало личность гостя и все, с этим связанное.
Чуть наклонившись вперед, Лорайе настороженно втянул воздух, как будто хотел уловить следующий за гостем запах скверны... или хотя бы того, что маг употреблял, чтобы смотреть столь причудливые галлюцинации.
В таких случаях обычно просят поделиться.
Он сам, к печали, встречал живых йизуль только в фантазиях - и безмерно давно, в ту пору, когда и он, и Эрвейе еще считались детьми. Тогда Лорайе остро жалел, что родился не в ту эпоху - в мальчишеских грезах он видел себя в войске Эфтейи Малиновки, освобождающем Химаэну от чудовищ, орды одержимых смертных и остальных пунктов из обязательной программы тана Навейна. Много лет спустя пришла его собственная очередь просвещать молодежь, особенно насчет того, что существа Безымянного делали с островитянами, попавшими в плен живыми. Кроме этого о них, на самом деле, мало что было известно, а мертвое йизуль, которое Лорайе довелось видеть, было убито не им, и вместо положенного отвращения он испытал лишь досаду - наяву зрелище оказалось, скорее, жалким.
Когда-то маленький принц до дрожи хотел быть Навейном.
Потом перестал.
Лорайе, который был прежде, никогда бы не смог собрать под своей рукой изгнанных.
Тот, который был, сжег бы на месте синеглазую этринскую девочку, пахнущую скверной - из простой предосторожности.
- Но она не просила тебя приходить сюда? - тихо сказал тот, который остался, и это был не вопрос.
Он опустил взгляд на дергающийся белый хвост. Приключение Эрвейе состоялось не позднее, чем вчера - неужели маленький зверь Хозяйки ощущал тень чего-то нечистого даже теперь? Склонности перенимать неприязнь от владельца за ней прежде не замечалось - Ромашка была весьма воспитанной кошкой и ничем не походила на своего одноглазого ободранного прародителя. Вообще-то, ее дальний предок тоже едва не оказался сожжен практичности ради - разоренная амарийская деревня провоняла скверной насквозь и разбираться, что там в подполе орет, было себе дороже. Однако тогда Лорайе стало любопытно.
Как и сейчас.
- Ей известно, что там происходит? - уточнил он, рассеянным взором обводя комнату.
как заплачет сестра моя жизнь —
отойди, говорю,
не сестра ты мне больше.
Прийти сюда его просила Амартайе - если слово "просила", конечно, было применимо к той едкой речи верховного адмирала, в которой она предлагала братьям не затягивать уже с попыткой убить друг друга и сделать это сегодня, потому что завтра у Веннеев прием, на который чете Кенси нельзя опаздывать.
Жена, в отличие от предка, если и не верила в него искренне, то качественно делала вид.
- Я не уверен, что она вообще знает о тебе. - сдержанно сообщил Эрвейе. - Хотя она знала, кто я такой. Этот Рой, как я понял, некоторая форма коллективного сознания - каждому из них доступно знание, известное остальным, поэтому эта девочка знает все, что знали ее предки. До некоторой степени она и есть все ее предки - так она сказала, во всяком случае. Это странно, потому что помимо общего сознания у нее есть личность, и вот она весьма неопытна. Неопытнее энзамар соответствующего возраста. И она больше не выглядит, как насекомое.
В голосе Эрвейе послышалась какая-то почти мальчишеская обида, будто бы из-за того, что ему так и не довелось увидеть сказочное чудовище.
- Но я все равно думал ее убить. - задумчиво признался Кенси так, будто это было совершенно обычным делом. - Мне хотелось ее убить. Это странное чувство, похожее на голод или жажду - что-то, что ты должен сделать, иначе тебе не будет покоя. А потом она коснулась моей руки... и все. Оно прошло. И это, и распустившаяся роза - я не могу не верить такому, хотя и вера дается мне с трудом.
Он медленно сжал кулак, задумчиво наблюдая за тем, как выпускаются и втягиваются белые когти, и перед внутренним взором его вновь встала белокурая девочка в легком платьице.
Последнее, что осталось от устрашающей империи. Напоминание о прошлом и надежда на будущее.
- Она не знает, что там происходит. И даже не знает, что нам придется делать, когда мы там окажемся. Она хочет лишь доплыть туда - мне это не нравится, но особого выбора нет. Она сказала, что тамошние энзамар - народ Роя, что это спасенные ими от йизуль люди, и они нуждаются в ее помощи.
Эрвейе устало потер глаза ладонью.
- Я так понимаю, этот реликт привез из колоний покойный Финнар де Кирна. - внезапно сказал он на этринском, будто просто перепутав языки. - Не знаю, насколько осознанными были его действия, но, видимо, он говорил именно об Исфирь, когда упоминал о "чем-то важном", о чем хотел говорить с регентом. С ним был один нашей крови - хамалани - но он мальчишка, и вряд ли знает что-то ценное; а меня, меж тем, беспокоят рассказы этого йизуль о происходящем в колониях. У меня есть подозрение, что поселенцы... поддались ереси. Амартайе собирается отправиться туда после того, как мы прибудем на Химаэну.
Тот терял, ты найдешь,
Тот молчал, ты поешь,
Тот задумал такое,
Так не будет покоя
Уже никогда
- Тогда не стоит прощаться окончательно.
При упоминании адмирала и ее планов в привычно ядовитой ухмылке младшего брата появилось что-то не то, определенно не родом из прошлого и памяти Эрвейе.
Мелькнуло и пропало.
Едва ли маг пекся о колонистах, проблемах империи или о том, чем помянутая ересь грозила миру. Едва ли Лорайе должен был тревожиться о том же самом, что и его гость, но у него не было выбора.
- Если я хоть что-то знаю о меедонне, едва ли у тебя выйдет там умереть, - сказал он слегка насмешливо, как будто не понял, как будто его занимало только это.
- Меня тоже беспокоит то, что там творится, - с некоторой грустью продолжил тан, и имперская речь в его исполнении напоминала о чехлах, которые этринские модницы надевали на когти. - А еще меня беспокоит орда мертвецов, которая чуть не съела этринскую армию, и то, отчего на севере и на юге все пошло к бесам почти одновременно.
Он по птичьи моргнул и внезапно обернулся к магу.
- Честно говоря, сперва я подозревал, что начало всему положил известный тебе любитель механики. Он, вероятно, вполне способен из любопытства раскопать и пробудить любую дрянь в одиночку, достаточно самонадеян, чтобы это сделать, и недостаточно осведомлен, чтобы счесть это плохой идеей. Но теперь я в этом уже не уверен.
Слова падали глухо, как осенние листья, и для тана Арьеса все вокруг пахло осенью, ржавчиной и медленной смертью.
Когда его вырвали из Узора, прежде чем отправить прочь, все было так же.
В его глазах читалось не больше неприязни, чем в неподвижной озерной воде, и, в принципе, так было почти всегда, насколько Эрвейе мог бы вспомнить.
- О скверне Химаэны больше других знали назирайн, но мне неведомо, где их теперь искать. Не знаю, правда, как они отнеслись бы к твоей новой знакомой. Кстати, - осведомился Лорайе совершенно безмятежно, - она все еще способна делать людей рабами?
как заплачет сестра моя жизнь —
отойди, говорю,
не сестра ты мне больше.
- По всей видимости. Но мне показалось, что ей это не нравится. Во всяком случае, мое предложение использовать эту способность в интересах дела она отвергла.
Его смущало и беспокоило, что теперь в лице Шемина, которого раньше можно было читать, как открытую книгу, он не различал ничего - ни настроения, ни намерений, не отношения к происходящему; только безразличное любопытство, что с тем же успехом могло оказаться и напускной вежливостью, и едва сдерживаемой неприязнью. Эрвейе, конечно, не ожидал, что минувшие тысячелетия оставят брата неизменным - но для него, пропустившего все это колоссальное количество времени, последняя и предпоследняя встреча их были слишком близки, и оттого хамалани приходилось напоминать себе о том, что брат теперь гораздо старше.
Себя тогда, его - сейчас, и вообще всего, что Эрвейе мог бы себе представить.
И не то, чтобы он не поспособствовал превращению Лорайе... вот в это.
- Амартайе не пойдет со мной. Она оставит нас в каком-нибудь из портов Ожерелья, пополнит там припасы и отправится в колонии. Они слишком долго были предоставлены сами себе, и промедление может оказаться смертельным. Император вчера дал разрешение на экспедицию.
Император вообще удивительно стойко принимал все самые фантастические новости, что сваливались на него в последнее время, и тем самым не мог не вызывать у Эрвейе уважения - для мальчика его возраста он действовал весьма рассудительно.
Хотя война, на вкус хамалани, была лишней.
Эрвейе качнул головой и поморщился, будто мысли о злобном Избранном вызывали у него досаду.
- У Безымянного нет ферзей, - сказал он, внезапно возвращаясь к речи Островов, - только пешки. Если "любитель механики" как-то и связан с происходящим на севере и юге, то только как исполнитель, что бы он там себе ни думал. Спору нет, Безымянному несказанно повезло, что столь могущественное существо встало на его сторону, но правда в том, что он не знает цены таким приобретениям. Он не способен дорожить или ценить. Если Избранный думает, что будет вознагражден по заслугам, он ошибается. Если полагает, что сможет обдурить бога лжи - он ошибается вдвойне.
Он немного помолчал, прежде чем спросить:
- Что будешь делать ты?
Тот терял, ты найдешь,
Тот молчал, ты поешь,
Тот задумал такое,
Так не будет покоя
Уже никогда
В ответ тан заметно помрачнел лицом, и в тишине мягкие лапы стукнули о дерево - кошка, заскучавшая с этими бесполезными двуногими, которые почему-то не спешили вцепляться друг другу в глотки, вспрыгнула на столешницу между ними, гордо распушив хвост, постояла с независимым видом и потянулась.
Все еще хмурясь, Лорайе плавно наклонился вперед и положил руку на белый мех, но смотрел он совсем не на кошку.
- Заткнуть Безымянному рот, - не колеблясь, сказал больше-не-младший брат, так, будто это было что-то личное и незажившее. - Вот что я собираюсь сделать в первую очередь. Понимаешь ты или нет, не знаю, но прямо сейчас с Ним может беспрепятственно пообщаться всякий, кто знает, как.
Выбора особо и не было, пока Королева вновь не ступит на свою землю, пока спящий не откроет глаза, и то, что заменяло Лорайе совесть, не облегчится хотя бы на часть. В вале забот, накрывшем его в этот год, почти не было места ни для злосчастных энзамар, ни для слов их покойного посла, ни для благонравных тварей Безликого и полезных предателей. Да и полезных ли? Маг и не оставался в Керенне, чтобы портить расклад чокнутому Избранному, и не отправлялся в колонии, чтобы прибраться в доме своей новой таинственной подружки - то есть, меедонна Амартайе шла туда одна. Со своими людьми, да - но те ли это люди?
Это не прибавляло умиротворения.
Лорайе ленивым жестом согнал зверька со стола и вновь выпрямился в кресле.
- Еще у меня назначено свидание с древними и новыми ужасами севера, и они уже заждались.
С кривой улыбкой он добавил:
- Можешь не спешить там, брат. Если к моему возвращению в Химаэне не станет относительно спокойно, там останется только пепел.
Называть его братом теперь было особенно дурной шуткой. Но Эрвейе был почти тот же, и пришел словно даже не из часа их прощания - не очень у него задалось с окончательными прощаниями, надо сказать - но из времени куда более раннего. Все тот же неизменно холодноватый колдун, будто бы делающий всему миру одолжение уже тем, что в нем присутствует - тот, кем младший быть не мог и не хотел, подозревая в этом отношении идеальную двустороннюю симметрию.
Что-то внутри, не успокоившееся, еще не умершее до конца, требовало справедливости - как будто за спиной стоял тот, другой Лорайе, еще живой, еще не чудовище, и тяжело молчал, созерцая свое незавидное будущее.
Почти как с порождениями скверны. Ты должен, иначе не будет покоя.
Да, но он уже умер однажды. И снова жив. Почему?
Потому что мертвые не говорят.
- И еще я спрошу тебя, потому что ты мне много задолжал, - поморщившись, Лорайе прищурился, точно от головной боли. - Например, какого беса ты не отослал меня подальше, когда надел корону? Многие того и ждали. Я бы не удивился.
как заплачет сестра моя жизнь —
отойди, говорю,
не сестра ты мне больше.
А, вот как оно все-таки будет.
Эрвейе опустил глаза и задумчиво переложил перчатки из руки в руку. Справедливость упреков только сильнее злила: он не привык и не любил стыдиться, и из всех живых существ брат был последним, кому он хотел бы быть должен - но так выходило, что сейчас он прятал взгляд и глотал поднимающуюся досаду, и не мог дать ей волю, потому что действительно задолжал.
Хотя ему, конечно, хотелось сказать что-нибудь едкое в ответ - к примеру, что ничто у Лорайе не получалось так хорошо, как оставлять пепел по своему следу, и привычек своих он явно не бросил - но Эрвейе заставил себя промолчать.
- Когда я надел корону, - сдержанно проговорил он, - у меня было достаточно других дел, и удаление тебя от двора, прости, не входило даже в первую двадцатку. И еще, - он помедлил, прежде чем закончить, - я не хотел расстраивать твою мать. У нее тогда было достаточно поводов для горя и без этого. Эронви была хорошей женщиной. Я не желал приумножать ее печали.
Не хотел, но приумножил, ха.
Понимание странным образом не приносило покоя: Эрвейе примерно представлял, какие эмоции у Лорайе должен вызывать вид сидящего перед ним брата - здравствующего, спустя столько тысячелетий, повинного в стольких его бедах - но оттого не начинал относиться к его положению с сочувствием. Напротив, его стремление ворошить дела столь давние только сердило: отчего он не забыл уже, не пережил и не начал жить дальше? Отчего беспрестанно оглядывается назад? Он сам - умер, но Лорайе жил все это время, и мог бы уже пережить. Никто из них не просил такой судьбы - будь его воля, он бы, устав от жизни, мирно передал корону сыну и каким-нибудь светлым утром ушел вместе с Амартайе в Зеркальные Залы. Все вышло не так, и ему даже некого было спрашивать, почему; но от этого судьба его от этого не становилась приятнее.
Хамалани не забывают, но учатся не думать об этом.
И он был благодарен Эрвену де Кенси за то, что тот позволил ему не оглядываться назад: в прошлом не найти утешения, но в его поисках можно потерять настоящее; и от мысли, что он мог бы упустить Амартайе, тщетно разыскивая ее же, было почти страшно.
- В любом случае, какая теперь разница? - Эрвейе поднял на брата спокойный взор. - Все вышло, как вышло. Мне жаль, что вышло именно так, но тебе вряд ли станет легче от моего сожаления. Что ты пытаешься понять, если изменить уже ничего не можешь?
Тот терял, ты найдешь,
Тот молчал, ты поешь,
Тот задумал такое,
Так не будет покоя
Уже никогда
- Я пытаюсь понять, с кем я разговариваю сейчас.
Лорайе скрыл улыбку и опустил руки на подлокотники, снова обратившись в подобие статуи.
- Кто называет меня старым именем, которое я не вспоминаю, - продолжил он не менее спокойно. - Кто хочет обращаться ко мне, как к брату, хотя никогда не хотел меня им считать, и теперь никто не заставляет. Кто приходит ко мне с прежним лицом, хотя и не обязан. И это я копаюсь в прошлом, да.
Спору нет, маг имел право знать, во имя чего его допрашивают. Впрочем, странно, что он удивлялся. И странно было бы, если бы Лорайе делал что-то просто так - мучить людей ради праздного любопытства ему надоело еще в Лодауре, и очень скоро.
В этот раз, правда, лучше бы повода не было.
Зачем искать лекарство от серой чумы, хотя она уже разрушила все, что могла? Затем же, зачем нужно задавать вопросы, на которые нет ответа.
- В копилку бесполезного знания, - безмятежно сказал Лорайе. - Ты не представляешь, как я хотел исчезнуть тогда. Когда все улеглось. И я остался не ради матери. Я остался из-за тебя.
А ведь он мог уйти - тогда, еще не выбрав себе пути. Подальше от двора, который отказывался считать его своим, подальше от Эронви, от которой все сложнее становилось прятаться, потому что не было ничего хуже, чем дать ей узнать, что из себя представляет ее единственный сын.
Чтобы вместо этого в итоге стоять безмолвной тенью у дверей короля, который и в лучшие дни не хотел его знать, и хотеть умереть вместо Танны Кораблей, и просить хотя бы его друзей-колдунов не оставлять его, потому что их Эрвейе, по крайней мере, считал за людей. Вот кто действительно ничего не мог изменить.
Но Рокайя его любила. Он заслуживал хотя бы правды.
И достаточно молчал.
- Но дело не в этом, - вздохнул он, быстро переводя тему, - а в том, что я знаю пару вещей о безумии - похожем на то, как ты это описывал. Так можно сделать то, чего никогда бы не совершил иначе, но не то, о чем никогда не думал... и чего никогда не хотел.
В повисшей тишине он, впервые за весь разговор, опустил голову, разглядывая свою руку, как будто в мире не было ничего интереснее.
- Я должен знать, как это вышло. Когда началось. Чувствовал ли ты что-то странное раньше, до того, как... может быть, еще до того, как вы были вместе. Почему не мог проснуться потом. Будь спокоен, это все не ради меня. Но я не хочу закончить, как ты тогда.
как заплачет сестра моя жизнь —
отойди, говорю,
не сестра ты мне больше.
- У тебя нет шансов. - едко прокомментировал Эрвейе, которому становилось все сложнее сдерживать раздражение. - Тебе как минимум нужна дочь, которая могла бы тебя убить.
Он сцепил пальцы в замок и коротко выдохнул, чтобы успокоиться - ругаться ейчас о прошлых обидах было столь же глупо, сколь бесполезно - и все равно слова неприятно Лорайе жгли в груди, и вызывали к жизни сонм непрошенных воспоминаний.
Но правду Лорайе действительно заслужил.
- Если бы это я избавлялся от тебя, я бы тебя убил. - глухо проговорил Эрвейе, разглядывая собственные белеющие пальцы. - Мне даже не пришлось бы марать руки самому, я мог бы просто послать тебя на смерть. Я много раз об этом думал. Но я никогда не думал о том, чтобы изгнать тебя. Я не любил тебя, а не ненавидел. Потом мне было все равно. Потом...
Хамалани помолчал, хмурясь и припоминая: эта часть его прошлого оказывалась милосердно смазанной, совершенно фрагментарной - короткие воспоминания, разделенные между собой каким-то неопределенным количеством времени. Наверное, так энзамар забывают вещи - что-то то было, но когда, почему и как долго оно длилось?
Никак не вспомнить - и не позабыть никак.
- Ты не понимаешь, - наконец-то сказал Эрвейе, и взор его блестел, как у больного лихорадкой, - потому что никогда не сходил с ума. Безумие начинается тогда, когда ты уже не можешь отличить правду от вымысла. Оно поднимается в тебе постепенно, ты соскальзываешь туда, как в воду, а потом уже не можешь выплыть, и голос, который поначалу шепчет, потом становится все громче и громче, пока не превращается в твой собственный. И ты начинаешь верить ему - сперва, как чужому, потом - как себе. Я видел Амартайе сначала - она говорила, что вернулась, потому что никогда меня не оставит - и я верил ей, потому что хотел в это верить; потом Амартайе пропала, и остался лишь я, но тогда мне уже было все равно. Сначала мне казалось, что я всех спасаю - потом мне это уже нравилось. Все эти маленькие мелочи, живущие в тебе - обида, неудовольствие, страх - он выволакивает это все на свет, и превращает в ненависть. Ты веришь - все тебя оставят: лучшие - умрут, худшие - ударят в спину; они все бросят, как бросили тебя боги. Брось всех первым. Страви их и убей. Заставь страдать до того, как они заставят страдать тебя. Это будет честно.
Он порывистым движением потер лоб.
- Я просыпался иногда. Очень редко - и тогда мне казалось, что я видел долгий дурной сон. Как убиваю друга, как проклинаю сына, как... изогняю брата. Потом я засыпал опять. Ничто не "держит тебя", Шемин. Ты сам идешь на дно.
Тот терял, ты найдешь,
Тот молчал, ты поешь,
Тот задумал такое,
Так не будет покоя
Уже никогда
На середине речи тан, слушавший с отрешенным видом, закрыл лицо рукой. Другой - потянулся в сторону, и колокольчик в дальнем углу вызвенел тонкую, едва слышную трель.
Все верно - он сам, оно само. Ужас обыкновенного помешательства - тонуть, не зная, что тонешь, забыв, что такое воздух, не отличая дно от поверхности.
И не замечать ничего из ряда вон.
- Тогда к бесам меня, - отрезал Лорайе с весельем обреченного. - Ты здесь. Ты - это ты. Оно не вернется. Но мне нужно, чтобы этого больше не повторилось ни с кем.
Смотри, как забавно - когда-то казалось легче умереть, чем дать брату узнать, что придворные сплетницы были правы, сами того не понимая. Теперь было легко - еще и оттого, что из всей родни, кровной и иной, брат единственный относился к нему так, как он относился к себе сам. Убить хотел, подумаешь. Кто не хотел?
- Поэтому - спасибо, - произнес он, понизив голос, и отняв руку от лица, наконец, - и, представь себе, я сам себя не люблю, так что хоть в чем-то мы согласны. Но я знаю о естественном безумии, о болезни и слабости, больше, чем хочу, и видел немало потерявших разум. И твоя история не похожа на что-то естественное.
Шум снаружи заставил Ромашку, дремлющую на полу, дернуть ухом, хотя все в этом доме ходили по-звериному тихо. Колокольчик звякнул снова, и в мягко отворившейся двери явился поднос - Лорайе сам небрежным жестом подхватил его на лету и опустил на стол, почти не двинувшись. Ему самому было не до кофе.
Красные ресницы дрожали, как пламя - взгляд его блуждал в пустоте, как будто перед ним, между ним и магом висела невидимая и огромная книга, или неприличных размеров картина, на которой он искал нужную деталь... и не мог найти.
- Никто тогда не замечал подвоха, пока не стало поздно. Даже Рокайя. Ты не был похож на себя, да - на себя прежнего, но были и причины для перемен. Она чувствовала что-то дурное, и я тревожился, но нельзя было заподозрить, что это из-за тебя.
А ведь, запутавшись в видениях, сложно это скрыть.
Солайе не мог, когда начал теряться в своих.
- А дальше я уже не видел. И, знаешь... Я никогда не видел видений и не слышал голосов. До того, как вернулся в Узор. С тех пор я по уши в видениях и голосах. И я хотел бы верить им, но не могу, потому что я не верю ничему. Себе - особенно. В последний раз он являлся мне с твоим лицом, - он печально покачал головой и сделал паузу, все больше проникаясь недоумением и растерянностью. - Эрвейе, ты здесь маг. Он действительно мог сделать это с тобой? Забрать твой разум?
как заплачет сестра моя жизнь —
отойди, говорю,
не сестра ты мне больше.
- Он бог, - Эрвейе неопределенно пожал плечами, не сводя взгляда с орнамента на столе посла, - я думаю, он может многое. Но так не должно быть.
Он коротко усмехнулся.
- Мне хотелось бы думать, что я не был худшим королем в истории островов - тем единственным, кто не выдержал гнета общения с Ним. Гвенайе не предупреждал меня ни о чем таком - но он и не успел бы предупредить, потому что не ждал своей смерти, и мне кажется... мне кажется, тогда что-то случилось. Я не знаю, что. Может, Он сделал что-то; может, что-то сломалось, может... потерялось какое-то знание. Он придавал очень много значения уничтожению знаний, ты знаешь. Иннайе многое стер по моему приказу.
Эрвейе хмурился и тер лоб: сейчас ему казалось, что для того, чтобы вспомнить что-то, ему нужно приложить практически физическое усилие. Он продирался сквозь дебри собственных разрозненных воспоминаний, как сквозь лесную чащу: обдираясь о те, что причиняют боль; теряясь в тех, что не походили на правду; время от времени натыкаясь на черные провалы.
- Я считал, что спасаю их так. Нельзя использовать во зло то, чего не знаешь; нельзя навредить тому, чего не знаешь... Тогда мне казалось это правильным. Тогда это имело смысл. Я спасал острова от Безымянного руками Безымянного. Думаю, ему это нравилось.
Еще бы - более всего Он любил извращать, и в данном случае, пожалуй, превзошел сам себя.
- Но что бы он ни сделал, этого больше не повторялось.
Тот терял, ты найдешь,
Тот молчал, ты поешь,
Тот задумал такое,
Так не будет покоя
Уже никогда
- И больше никто не знал, зачем мы есть. Когда острова выкосила чума, никто не мог понять, откуда она. Если бы не твой сын, в прошлый раз здесь бы вовсе не догадались, что происходит. Потом я нашел свою библиотеку в самом непристойном состоянии, и прошлые хозяева отмечали, что защита начала разрушаться именно после тебя.
Откинувшись в кресле, Лорайе медленно похлопал.
Даже почти без издевки. Отдал ли брат свою голову этой мерзости сам от усталости и тоски, или что-то помогло этой двери открыться - в любом случае вышло эффективно.
- Сложно представить, как эту безупречную работу можно хоть немного испортить.
Он лукавил, конечно. Как и насчет степени своего удивления - слишком много невероятного уже сбылось, чтобы изумляться всего лишь идее о возможной одержимости Короля-Пророка.
Хотя это была очень неуютная мысль, которая рушила уже сложившуюся стройную теорию. Считать, что когда-то он был не самым большим идиотом на своей должности, проморгавшим обычное сумасшествие или внутреннюю гниль, а жертвой древней и коварной силы, было, может, и приятнее. Было бы. Для кого-нибудь другого.
Королевская кровь от одержимости не защищала, и корона тоже не обязательно должна, но, бес возьми...
- Хотя, - посол предостерегающе поднял руку, - наверное, Он не одобрит, если ты поймешь, в чем было дело. Или вспомнишь, что именно стер.
Бес возьми, он, разумеется, не верил каждому слову гостя, но вот что изначально заставляло сомневаться. Если не считать того, как Буревестник обошелся со своей дочерью.
Эрвейе, уничтожающий книги. Кни-ги. Картина за гранью маразма.
Беспечно, как ни в чем не бывало, Лорайе подхватил чашку и сделал глоток.
Что бы ни сгорело по приказу Буревестника, наверняка это было сердце их коллекции, древнейшая и основная ее часть - секреты, оплаченные смертью, безумием и вещами похуже смерти. Мастер Иннайе не только нарушил свой долг, он сжег собственную душу. Может быть, то самое, зачем Дом Арьеса вообще возник. Все остальное - декор, завитушки на рукояти, но однажды свихнувшийся Король пришел и сломал клинок, и дальнейшее существование Хранителей, забывших, кто они, было бессмысленно и более чем печально. А самое печальное, что нынешний наследник их имени думал про них "они", и не мог ничего с этим поделать.
- Там, совершенно случайно, не было ничего о том, что называется Сердцем Змея? - спросил Лорайе совершенно бесцветным голосом. - Терпеть не могу видеть во сне вещи, которых не понимаю.
как заплачет сестра моя жизнь —
отойди, говорю,
не сестра ты мне больше.
- Это было слишком давно, и смерть, знаешь ли, не способствует ясности памяти. Архив потом перешел к Исейе, он записывал что-то, но я не видел его записей.
Издевательские аплодисменты Лорайе очень хотелось запихнуть ему же в глотку.
Эрвейе, раздражение в душе которого поднималось и опускалось, как океанский прилив, даже успел оценить свои шансы в случае драки, и пришел в выводу, что все не настолько безнадежно, чтобы отказываться от желанной попытки; а потом последний вопрос брата застал его врасплох, и от удивления маг позабыл о злости.
Хамалани склонил голову к плечу, разглядывая посла островов с пытливым любопытством.
Соблазн солгать был велик: просто посмеяться над доверием Лорайе к снам и посоветовать слушать на ночь меньше моряцких песенок; или изобразить, что не понял вопроса и почти честно (а предок под островами трогательно гордился бы им в этот момент) ответить, что и змей, и сердце его - красивая сказка для томных дев, которым не хватает настоящих поводов для слез. Но глядя в делано скучающее лицо брата, Эрвейе понимал, что спрашивает он отнюдь не о персонаже древней баллады - и значит, знает, что за балладой есть что-то еще. А вот откуда он знает и почему интересуется - любопытный вопрос, ответ на который не найти, если станешь валять дурака.
Хотя очень хотелось. Хотя бы в порядке отмщения за аплодисменты.
Но в данном вопросе у Эрвейе был личный интерес, и тот факт, что Лорайе им интересовался, выглядел почти подозрительно. Безликий что-то напел ему в уши? Тогда хорошо бы знать, что. Или какая-то старая запись пробудила в нем любопытство?
- В архивах дома Арьеса никогда не было ничего про Сердце Змея, - ровно произнес Эрвейе, не сводя пытливого взора с лица брата, - потому что это не секрет дома Арьеса. Если тебя беспокоит только непонимание, то просто забудь об этом, чтобы не беспокоиться.
Тот терял, ты найдешь,
Тот молчал, ты поешь,
Тот задумал такое,
Так не будет покоя
Уже никогда
Так и забыл, да.
- Не было, теперь есть, - тихо сказал Лорайе, поставив чашку на стол. - Скажем так, есть больше, чем раньше - я не знал, что это секрет, когда начал искать.
Он выглядел абсолютно спокойным, даже немного печальным, причем печаль была совершенно неподдельной. И говорил легко.
- Я видел это. Я слышал его голос. Я узнал его название от Короля, и он хотел что-то объяснить насчет этой... вещи, но нас прервали. Я знаю, что в последнее время оно беспокойнее прежнего. И не только это. Иннайе говорил всякое, когда думал, что чужие не слышат.
Даже жаль, что брат не начал повторять стандартный ответ: сказка о Змее - выдумка.
А вот почему?
Вытаскивая их из рушащегося малефикарского логова, тан постоянно ждал удара в спину, и потом ждал, что маг начнет выкручиваться и лгать, и то самое, неумершее, все просило повода, хотя бы самого малого - просило слишком жадно, и потому этому голосу не стоило доверять. Но брату он уже тоже когда-то доверял, с тех пор это было сложно.
Лорайе напряженно нахмурился, почти ощущая кожей иллюзорный холодный ветер, дующий из ниоткуда в никуда, встающий стеной между двумя хамалани, ветер, у которого был голос - голос, который говорил, что, не понимая, нельзя судить.
- Я сам не вижу снов с тех пор, как погиб отец. Безликий показывал мне эту вещь, вероятно, в порядке издевки, как он любит, но есть причина думать, что в этот раз он не особо исказил правду. - Он недоверчиво изогнул бровь и, быстро проглотив то, что собирался сказать далее, позволил себе усмехнуться - без тени веселья.
Воздух в комнате отчетливо сгущался. Как вода.
Как холодная глубина.
- Я не Он, чтобы говорить то, что ты хочешь слышать. Но я никогда не лгал тебе. Этот предмет, - непонятно даже, как это звать, вещью или существом, и Лорайе предпочел бы не звать никак, но выбора не было, - связан с проблемой, которая меня беспокоит. Не одного меня. И сложно определить, как именно связан, не зная, что это. Я полагал, что можешь знать ты.
как заплачет сестра моя жизнь —
отойди, говорю,
не сестра ты мне больше.
Лорайе выглядел неприятно серьезным, но его нынешнюю печаль невозможно было отличить от предыдущей напускной невозмутимости, и оттого Эрвейе не мог понять истинного настроения тана. Он не лгал ему никогда - и это было так - но по-хамалански виртуозно умел выворачивать правду; и если раньше маг ожидал чего-то такого из детской обиды, то теперь предполагал, что у Лорайе есть все поводы желать ему недоброго.
Зачем он тогда вытащил его из того треклятого дома? Не узнал? Не поверил?
Слова брата не вносили никакой ясности в его намерения.
Эрвейе растерянно нахмурился и снова переложил перчатки из руки в руку.
- Это больше не мой секрет. - нехотя признался он. - Я потерял право на него, когда перестал быть Королем, и по-хорошему, я не должен был бы этого помнить. Это дело дома Рэйниат, и я не знаю, могу ли я доверять тебе их секреты.
На самом деле, менее всего его смущали Рэйниат нынешние: правопреемниками древнего дома их Эрвейе не считал - для него они были просто детьми, что решили назваться красивым именем - но вот Амартайе, последняя живая представительница семейства, могла бы рассердиться оттого, что ее секретами разбрасываются направо и налево.
По многим причинам. Потому что и его самого когда-то так занимало это трижды проклятое Сердце, что он потерял покой и сон - и потому что сейчас оно снова мучило его, и доводило до исступления, и он не знал, что делать.
И старался не думать.
Какого беса задумал Безымянный?
- Это из-за Амартайе? - прямо спросил маг.
Тот терял, ты найдешь,
Тот молчал, ты поешь,
Тот задумал такое,
Так не будет покоя
Уже никогда
О Танне Кораблей Лорайе не хотел говорить лишний раз.
Когда-то он и желал дочери Уны, не боявшейся морских чудовищ, настоящего утешения - но странно было знать, что другим досталось точь-в-точь то самое чудо, в которое не смел верить, но о котором так часто думал. Не хватало только, чтобы у восставшего из мертвых брата родилась дочь со знакомыми глазами - самое время, в этой изумительной комбинации должен был иметься добивающий удар.
- Нет, - отозвался Лорайе после недолгой паузы.
Или отчасти да, если предположить, что за тайной Моряков крылось что-то более опасное, нежели давняя история, способная, в худшем случае, опорочить репутацию предков.
- Но из-за того, что я делаю, оно злится. И тебе решать, буду ли я представлять последствия или и дальше действовать вслепую.
Сомнения Эрвейе имели кое-какое основание - и не только оттого, что на Островах за разглашение чужих тайн не тем платили изгнанием.
Болезненно правильный брат Короля, вот тот самый, что в Иверьесе не одного вышвырнул из своей армии прямо в Зеркальные Залы за то, что позволили себе лишние развлечения с безоружными, так себе согласовывался с типом, способным оказать покровительство преступникам, и тем более с тем персонажем северной мифологии, который прославился насаживанием человеческих младенцев на копья вместо знамен.
Привычное лицо сползало с хамаланского посланника, не осыпаясь, как разрушенная иллюзия, но медленно и неотвратимо, как северное колдовство, меняя безмятежность на усталость, а насмешку на горечь. Лорайе грел руки о крошечную хрупкую чашечку, словно она была только затем и нужна, и смотрел все более сурово.
Иметь дело с тем, что нельзя победить огнем и сталью, оказывалось особенно неприятно.
- Мне необходимо защитить кое-что. И кое-кого. И при этом не навредить из неведения. Из-за поисков помощи не в тех местах, или траты времени на ложные следы, или неверных догадок. Рэйниат вряд ли знали ответ, который мне нужен, но и это важно. И я мог бы пойти с тем же к другим, - он утомленно пожал плечами, - и они бы рассказали - но недостаточно скоро, а ждать я не могу. К тому же, я хотел бы знать, что думаешь ты, потому что ты не из Рэйниат, ты маг, и, если мне не послышалось, хотел помочь. Это единственное, чем ты можешь помочь.
И еще один из братьев говорил, что ему жаль - а другой не ценил сожалений, но, пожалуй, мог принять компенсацию.
как заплачет сестра моя жизнь —
отойди, говорю,
не сестра ты мне больше.
- Вообще-то я из Рэйниат. В некотором роде.
Эрвейе склонил голову к плечу, и взгляд его сделался насмешливо-любопытным - он сам только что припомнил это забавное обстоятельство, и мысль эта почему-то повеселила мага.
- Моя мать была сестрой Мередина, и я не знаю, рассказывали тебе или нет, но какое-то время я рос в его доме под видом его сына. По сравнению с Амартайе у меня, конечно, почти нет прав, но за давностью лет и в отсутствие других представителей старого дома - не из числа твоих людей, потерявших право на что бы то ни было - это довольно веско.
Скрытность хамаланского посла вызывала едва ли не больше раздражения, чем сам хамаланский посол, и неясность его мотивов не добавляла доверия. Маг не понаслышке знал, как легко люди сходят с ума, а вот что твориться в голове у трехтысячелетнего существа, мог лишь представлять: судьба в каком-то смысле миловала его - он, в отличие от брата, не имел за плечами столь чудовищно долгой жизни и травм, ею нанесенных.
А вот Лорайе... о нынешнем брате Эрвейе не знал совершенно ничего. Все его представления о хамаланском после были родом из прошлой жизни; и чем больше маг смотрел на Лорайе нынешнего, тем яснее понимал, как исчезающе мало в нем осталось привычных черт, а что заняло их место? Супруги знают.
Эрвейе выпрямился в кресле, и черты лица его внезапно заострились.
- Я не энзамар, Шемин. - веско произнес он. - Хватит юлить со мной. Ты хочешь от меня правды, но сам правду говорить не желаешь - это нехорошо. Если я стану выдавать чужие секреты - важные или неважные, не суть - я хочу ясно понимать, ради чего я это делаю. Ты говоришь, что хочешь защитить кого-то, но в такой формулировке это может быть хоть сам Безымянный - я тоже умею играть словами, и иногда это забавно, но сейчас не тот случай. Я хочу помочь тебе, но не на таких условиях. Скажи прямо, зачем тебе это знание, и если намерения твои добродетельны, ты его получишь. А если намерения твои добродетельны, тебе нечего опасаться, так?
Тот терял, ты найдешь,
Тот молчал, ты поешь,
Тот задумал такое,
Так не будет покоя
Уже никогда
- Не сказал бы, - Лорайе не отводил немигающего взгляда от гостя, прилагая изрядное волевое усилие, чтобы не начать невежливо хохотать. - Ты знаешь, насколько нечего. И как добрые намерения мне помогли.
Беззвучно оскалившись, он подался вперед, разглядывая бледное, как мрамор, лицо напротив - сейчас Эрвейе начал особенно напоминать собственную статую.
- Ты собираешься верить мне на слово и не просишь клятвы? Хорошо.
Лорайе равнодушно пожал плечами.
Или маг не знал о сущности Алейты, потому что Амартайе не поделилась - тогда тем более не стоило подталкивать его к догадке - или знал, но все равно все сопротивлялось идее ее выдать.
- Вот тебе мое слово, - сказал рыжий мягко и предельно терпеливо, что на памяти Эрвейе за ним водилось, но редко. - Я скрытен не оттого, что мои помыслы нечисты - они такие благие, что мне даже непривычно. Это твое знание мне нужно только ради безопасности некоторых, насколько мне известно, невинных лиц, часть из которых еще не родилась. Насколько знаю, никак не связанных с Домом Мередина. Я не желаю зла вам с Амартайе и хотел бы верить тебе хотя бы не меньше, чем всем остальным. Но за мою веру больше не должны расплачиваться другие.
Он склонил голову к плечу почти зеркальным движением и отодвинулся обратно.
- Ты не энзамар, - нет, хуже, и даже хуже, чем нечисть, от них хотя бы понятно, чего ждать. - И не идиот. Я не знаю, кто ты теперь, только то, что однажды я тебе верил, а ты сделал то, что сделал, какой бы ни была причина. Общий враг еще не значит, что ты на моей стороне. И, выдав все и сразу, я показал бы себя кретином, которому нельзя доверить ни одну тайну, тем более то, о чем мы говорим. Могу повторить все то же самое с любой клятвой, если тебе не лень слушать.
Все тем же неприятно светлым и одухотворенным взором он уставился на вторую, нетронутую чашечку, тоже предусмотрительно окутанную согревающим заклинанием.
- И зря ты это, не отравлено.
как заплачет сестра моя жизнь —
отойди, говорю,
не сестра ты мне больше.
Белая кисть беззвучно взметнулась в воздух: не отрывая взгляда от лица хамаланского посла, Эрвейе небрежным движением смахнул чашку на пол - та печально звякнула и, не разбившись, под неодобрительным взором разбуженной кошки покатилась в сторону, оставляя за собой дымящийся след.
- Я просил у тебя клясться лишь однажды, - медленно проговорил маг, - и ты, судя по твоим словам, неплохо помнишь, чем это закончилось. Желаешь повторить?
Если Лорайе предполагал, что чувство вины сделает брата сговорчивее, он крупно ошибался: от ощущения себя неправым маг только сильнее злился: тяжелое бешенство колотилось в висках, теснило грудь, искало выхода; и белые когти непроизвольно впились в подлокотники кресла, царапая резное дерево.
Очень хотелось вцепиться великому тану в горло - просто так, ни ради чего, исполняя давнее, но так и оставшееся несбывшимся желание; и имей Лорайе возможность прочитать мысли брата - мигом отринул бы все сомнения в рассказанной Эрвейе истории: будь он в здравом рассудке, желай он тогда избавиться от брата, то не стал бы его изгонять - бесхитростно вырвал бы глотку, заставив замолчать раз и навсегда.
Смерти он Лорайе желал часто. Мучений - пожалуй, никогда; и вот эта мысль заставила его вынырнуть из пучин подступающего бешенства.
Каким бы раздражающим ни был брат, он имел право на недовольство и обвинения; сколь яростно бы Эрвейе себя ни оправдывал - он виноват, и навейе требовало от него смирения и содействия; и если добиться от себя первого маг не мог никак, то второе было вполне в его силах.
Наверное. Если глубоко вдохнуть, прикрыть глаза и попытаться убаюкать разбуженную ярость.
- Хорошо. - тяжело уронил Эрвейе, не поднимая век. - Хорошо. Я хочу тебе верить, и я надеюсь, что не пожалею о своем решении.
Белые когти медленно втянулись, оставляя длинные полосы на подлокотниках.
- На островах беловолосым, как ты знаешь, пророчат дурную судьбу - но ты задумывался когда-нибудь, почему их так много именно среди Рэйниат? Только среди них - и поверь, если пытаться поднимать родословную всех остальных, то выяснится, что она восходит к синему дому. Белые волосы - как у моего сына. Как у вашей нынешней королевы.
Он вдруг устало прижал ладони к глазам.
- Правда - которую мало кто знал, а теперь уже никто и не помнит - в том, что дом Рэйниат не всегда был верен Королю и Островам. Вернейшие слуги, опора и сила - когда-то они запятнали себя предательством. Один из первых танов дома поддался на обещания Безымянного, что не оставлял попыток разрушить печать с того момента, как был запечатан. Он хотел уничтожить острова - и это ему почти удалось, но среди его детей нашлись те, кто был не столь безумен, как их отец. Они раскрыли план Королю и жрецам, и те нашли способ остановить мятежного тана, а его потомки принесли клятву вечной верности. Наказанием для тана стало нечто худшее, чем изгнание и смерть, и имя его было Карех. Змей.
Тот терял, ты найдешь,
Тот молчал, ты поешь,
Тот задумал такое,
Так не будет покоя
Уже никогда
Тишина окружила комнату еще раньше, чем Эрвейе заговорил - теперь можно хоть резать друг друга, снаружи не почешутся.
Бросив заклинание, посол хрустнул костяшками пальцев и вернулся к почти пугающей неподвижности, разве что взгляд его еще больше заледенел. Белая кошка круглыми глазами смотрела на двуногого, узурпировавшего ее священное право драть мебель и скидывать утварь со стола.
Если бы маг мог читать мысли, он бы узнал, куда ему стоит засунуть свое сложное лицо и свои душевные терзания. И швырнул бы в брата, кроме чашки, наверное, еще столом, кошкой и парой молний. Точнее, мог бы попытаться.
- Теперь у этого Змея должно быть множество дальних потомков, - тихо сказал тан Арьеса, подчеркнуто глядя в сторону, словно видел висящий там портрет Королевы впервые в жизни.
Вообще-то, некогда сын Эронви спрашивал беловолосых Моряков, отчего их семья так выглядит - ему тоже предсказывали дурную судьбу из-за внешности. Не получив ответа, принц решил, что дело тут тоже в крови энзамар, которую гордость островитян не давала признавать, и успокоился, потому что знать ничего не хотел о судьбе.
Но тайна о начале этой истории, похоже, не всегда была так тщательно хранима.
Иннайе Арьеса откуда-то знал - он жил долго, но время Змея все равно было слишком далеко.
"Верность Рэйниат обусловлена их раскаянием" - так сказал человек, которого за глаза звали Братоубийцей, и который не приказывал заставить сплетников молчать, зато любил с каменным лицом поддержать тему.
"А еще я его съел. Да, вместе с костями".
А еще было записано, что когда-то брат тана Иннайе утонул в море, и из двоих, ушедших тогда в лодке, вернулся лишь младший - только вот никто там не утонул, а тела не нашли.
Тогда Лорайе не подумал бы это все связывать.
А теперь хамалани, которого от полного падения спасло только своевременное убийство, рассказывал историю о падении другого, и чудовище, ставшее прообразом страшных сказок, слушало правду о другом чудовище и о рождении одной из печальных сказок Островов - и было в этом всем что-то уместное и извращенно правильное.
- Хуже чем изгнание и смерть - значит ли это, что он не умер до конца? - Лорайе выжидательно прищурился. - И что стало с другими его детьми, которые остались ему верны?
как заплачет сестра моя жизнь —
отойди, говорю,
не сестра ты мне больше.
- Они разделили его участь, - невозмутимо ответил Эрвейе, - и он, и его вероломные потомки... никто из них не умер до конца. В привычном смысле. Их наказанием стало искупление.
Древнюю легенду по традиции рассказывал каждому новому Королю действуюший тан Рэйниат - Эрвейе, щурясь, как наяву слышал голос Мередина; видел перед собой его лицо, омраченное кое-чем кроме стыда за древнее предательство. Он не просто говорил тогда - он отговаривал; но Эрвейе был молод, самонадеян и заносчив; и Эрвен де Кенси криво усмехался теперь, считая Короля глупым мальчишкой - и про себя знал, что и ныне не поступил бы иначе.
Может, Безымянный прав, когда твердит про слабость.
- В тайне ото всех тан Рэйниат помогал Безымянному создавать последние свои творения: огромных чудовищных существ, что уничтожили бы острова вместе со всеми их жителями. Я видел их пару раз - Королем, естественно - и это выглядит омерзительно и заворащивающе. Такая огромная, бесформенная масса... со стороны действительно похоже на сердце. Карех постарался на славу - убить монстров столь огромных, столь могущественных и неуязвимых не смогли даже маги островов; но они нашли способ удержать их - в каждую из тварей врастили человека, и так каждое из чудовищ обрело человеческий разум и человеческое сердце, и это усыпило их. Первыми жертвами стали тан и верные ему дети; печати потом добавили несколько узлов, уменьшив приходившийся на Рэйниат вес - чтобы в случае нового предательства Безымянный не мог столь многое с их помощью, но новых предательств не было.
Может, Безымянный прав - но от слабости происходит их сила: приговор Эрвейе одновременно был его спасением, а спасение стало приговором: все так перепутано - но, наверное, у тех, кто изначально рожден связанным, иначе быть не может, будь ты Королем или рокайнским рыбаком. Предназначения и клятвы; долг и служение - никто из хамалани не появляется на свет свободным, и с годами лишь сильнее увязает в путах; это источник их горя; это предмет их гордости. Светильник должен светить; это хрупкие энзамар могут слоняться по миру без цели и смысла - кто их считает и кому они нужны?
- Они уже умерли все, конечно - век этих существ тоже обозрим - но вместо них родились другие; и каждый из них, появляясь на свет, требует свою жертву, грозя разбудить остальных своим бодрствованием. Дом Рэйниат связаны с ними древним обязательством - не магией, но предназначением; и им надлежит сдерживать этих тварей.
Он умолк на какое-то время, и долго изучал узор царапин, оставленный когтями на подлокотнике - так, будто это были линии на ладони, в которых Эрвейе пытался разглядеть судьбу.
- Ты никогда не задавался вопросом, - наконец заговорил маг, - что это за имя такое - Амартайе? Кто в здравом рассудке назовет своего ребенка Обреченным?
Тот терял, ты найдешь,
Тот молчал, ты поешь,
Тот задумал такое,
Так не будет покоя
Уже никогда
Какие вопросы, как бы говорили задранная красная бровь и неприятная улыбка тана Лорайе, уже не помнишь, что меня интересуют только мечи, пирушки, дурные шутки и твоя дочь?
- А зачем мне задаваться, - мирно сказал тан, изучая непревзойденной тонкости мазки придворного живописца и игру светотени на белых волосах Великой Госпожи, и пребывая мыслями где-то в отдаленных местах, предположительно в Химаэне. - Ты же мне сам сейчас и расскажешь.
Он поднял взгляд, от злоупотребления умиротворяющим куревом дошедший от обычного цвета до какого-то совсем этринского пурпура - и там не было ни следа насмешки, удивления, трепета перед душеледенящими откровениями, или даже простого человеческого удовлетворения. Вообще ничего.
В комнате витали летняя жара, тень застарелой, хорошо отстоянной злости и сгущающееся облако скепсиса. Древний ужас и тоска, может, и пытались в эту гремучую смесь просочиться, но не выдержали.
- У меня образуются и другие вопросы, потому что эта история пока не особо сочетается с тем, что знаю я, - ровно продолжал Лорайе, держа руки над чашкой то ли из отчаяния, то ли из спортивного интереса, хотя знал, что ничего не изменится. - Кого они зовут. Значит ли этот Зов, что они просыпаются. Откуда известно об их жизненном цикле. Только не говори, что их создатель вел дневник, умоляю. Дома Рэйниат не было сотни лет - почему эти существа еще спят? Как часто они возникают?
И зачем бы, беса мать, так домогаться того, что их остановит?
И за какой чумой оно разговаривает, если в нем пока нет человеческого разума? Безымянный говорит через свою игрушку? Но, опять же, зачем?
Над комнатой висела тишина, и тишина дышала зимой, и от согревающего заклинания на чашке сводило пальцы, словно фарфор был ледяным.
Нет, все-таки у меедонны адмирала было хорошее имя. Каждый - по-разному, но все обречены, и преимущество у тех, кто это помнит и не обманывает себя надеждой.
От воспоминаний болела голова, но после встречи с Линьер-младшей это было не остановить.
Потом, немного после гибели Танны Кораблей, Моряки начали вызывать то одного, то другого из Арьеса в круг крови. Что они пытались защитить?
- И это был не шторм, так?
Не вопрос. Не шторм.
как заплачет сестра моя жизнь —
отойди, говорю,
не сестра ты мне больше.
Страницы 1
Чтобы отправить ответ, вы должны войти или зарегистрироваться
Этрин: Новое Время » Здесь и сейчас » «Одной крови» - 10 день I дюжины Луны Штилей, 1025 год
