Песнь Путеводной Звезды

Тяжело давит на плечи жемчужный шелк, что должен был быть невесомым, и душный аромат цветов не дает глубоко вдохнуть - отец любит холод, но в Тал-Аманоре отчего-то всегда солнечно и жарко, как у берегов Химаэны.
- Поднимись, Амартайе, дочь Мередина, - говорит отец, и Эрвейе, щурит синие глаза, с равнодушным любопытством вглядываясь в лицо той, что когда-то звалась его сестрой.

Совсем мальчишкой он не мог знать, но всегда ощущал, что в доме Рэйниат он чужой: тан Мередин обращался с ним иначе, чем со всеми - не хуже, но по-другому - и в Амартайе при всем их внешнем сходстве всегда ощущалось что-то до того чуждое отстраненной холодности брата, что оно просто не могло быть родным. Остальных обманывала видимость: дети тана Рэйниат, беловолосые и светлоглазые, походили на близнецов настолько, насколько схожи могли быть люди, не связанные узами кровного родства.
Сначала он лишь подозревал о том, что чужой; потом - знал наверняка: правду приемному сыну тан открыл едва тот стал достаточно взрослым, чтобы правильно ее воспринять. Мередин был одним из тех немногих, что знали: первую супругу Короля убили не родовые муки, но медленный яд из корней речного камыша, что подмешивала ей в еду лживо преданная служанка - та распознала ее лицемерие слишком поздно, когда уже не могла подняться на ноги от слабости, и пятеро считали, что нерожденный ребенок умер в ее утробе, однако он был жив. Он появился на свет прежде времени, маленьким и слабым - и пятеро полагали, что он он не проживет и суток, но умирающая мать перед уходом в Зеркальные Залы успела дать младенцу имя - Эрвейе, "тот, что идет против", и он, словно желая оправдать материнское предсказание, выжил снова.
В час его рождения над Островами высоко сияла двойная звезда.

- Я велю казнить тебя, - в сердцах топает ногой Эрвейе, - я стану королем и велю казнить тебя, ты слышишь меня?!
Его книги находятся в полнейшем беспорядке - аккуратные прежде стопки рассыпались или сползли на пол, что весь усыпан вырванными страницами - это месть Амартайе, бесхитростная, но разрушительная, как все ее проказы.
- Вернись сейчас же! Вернись!
Его раздражает ее дерзость, ее неуживчивость, ее глупые шумные забавы, ее насмешливые друзья, что вечно косятся на книгу в ее руке так, словно чтение - это нечто унизительное. Он прячется от их насмешливых взглядов в полумраке домашней библиотеки тана, и, когда за ним являются люди отца, со злорадным облегчением думает, что во всяком случае больше не увидит ни Амартайе, ни ее рыбацких приятелей.

Его привезли в Тал-Аманор, как трофей, и представили Королю, который по-достоинству оценил верность дома Рэйниат; ему говорили, что он возвращается домой, но глядя в равнодушные глаза совершенно чужого человека, что назывался его отцом, Эрвейе с по-детски тоскливой печалью понимал, что просто меняет один чужой дом на другой. Нелюбимую сестру сменил еще более нелюбимый брат; отстраненного тана Рэйниат - еще более безразличный Король; и от них обоих, и даже от неловкой ласки жены отца он снова прятался в библиотеке.
Лорайе хотя бы не имел привычки рвать его книги.

Книги - вот что осталось прежним в его жизни, и сейчас Эрвейе с затаенной скукой ожидает, когда ему позволят к ним вернуться.
- Дочери великого тана всегда рады в этом доме.

[nic]Эрвейе Буревестник[/nic][lz]Если б я знал, что меня ждет, я бы вышел в окно[/lz][ava]http://i003.radikal.ru/1602/5c/07e9ab7c13f7.jpg[/ava]

- Господин мой Эрвейе, вам стоит поспать.
Эрвейе щурился не сонно, но непонимающе, и слуга, принявший гримасу принца за недовольство, поспешил повторно склониться перед ним в почтительном поклоне.
- Наверное. Я попробую. Ступай.
Во дворце ему было тесно - слишком много звуков вокруг, слишком много людей за стенами и их присутствие, ощутимое, но незримое, в такие ночи делало духоту еще тяжелее. Эрвейе искал спасения от нее в саду, но редко находил: неумолимый, душный штиль не оставлял ему убежища нигде, и воздух, напоенный терпкой сладостью ночных цветов, не дарил ни прохлады, ни покоя. Он читал пока мог; пока веки не делались невыносимо тяжелыми и строки не переставали складываться в текст - тогда Эрвейе отрывался от чтения и какое-то время разглядывал цветущие розовые кусты на самом краю наползающего со всех сторон мрака.
Озаренная золотистым магическим светом беседка его словно плыла сквозь темноту ночного сада: дрожала тень от занавеса, то росли, то укорачивались темные силуэты на траве - это покачивались созданные принцем светлячки, но воздух вокруг оставался недвижим, как вода стоячего пруда.
Он заснул прямо на подушках и книгах, но проснулся до рассвета взмокшим и усталым, словно вовсе не смыкал глаз - светильники его успели угаснуть, и Эрвейе долго лежал в темноте, бездумно разглядывая сетчатый полог, а потом поднялся и тихо вышел в сад, что оцепенел в ожидании утра.
Неподвижные, пристальные звезды с затаенным любопытством взирали на него с небес.
Рубашка прилипла к мокрой спине, и Эрвейе по-птичьи передернул плечами, пытаясь расправить ее. Им владела странная досада - ему хотелось вдребезги разбить косную предрассветную тишину, стряхнуть с плеч липкую сладость, вдохнуть полной грудью...
Узкие белые кисти взметнулись вверх, как у арфиста.
Ветер безводным приливом хлынул со всех сторон, подхватил тяжелые гроздья глициний, запутался в серебристых ивовых листьях, растрепал пышные розы, стряхнул росу с хризантем и, переплетаясь сам с собой, взвился вверх, к небесам. Поднятые магией вихри рассекали приторную духоту ночного сада, превращая терпкое болото в волнующееся море, и затихшая в ожидании рассвета ночь наполнилась звуками: шумели листья, пела высокая трава у пруда, звенели серебряные колокольчики в косах принца и шелестел шелк его рукавов. С соседней беседки ветром сорвало несколько маленьких ночных фонариков, и те, распугав собравшихся вокруг них светляков, птичьей стайкой взмыли вверх, оставляя за собой светящиеся следы.
Эрвейе никогда не понимал брата, пренебрегавшего врожденным даром, и презирал его за невежество.
Обладать способностью к магии и не использовать ее - это как иметь ноги и сознательно отказываться ходить; или нет - как отказываться от полета, имея крылья; быть калекой без увечий, по прихоти или глупости.
Стелется по земле трава, шумят деревья, качаются над головой предрассветные звезды и, кажется, ветром, как руками, можно дотянуться до них; и кажется ты сам на ветряных ладонях поднимаешь само солнце из-за горизонта; и кажется, ты можешь все - весь мир под твоей рукой и ты можешь коснуться самого дальнего его уголка. "Ветер знает" - так начертано на храме Супругов, и это правда: ветром Эрвейе слышит, как с листа лилии в пруду в воду спрыгнула испуганная лягушка, как вспорхнула из кустов ночная птица, и как за завесой глицинии, недвижимая и беззвучная, притаилась Амартайе, дочь Мередина.
И смотрит на него во все глаза.
Вихрь утих так же неожиданно, как и поднялся - недовольно нахмурившийся принц как птицу поймал ветер в клетку из когтистых пальцев, поспешно скомкал в ладонях и будто бы спрятал в складках просторного одеяния - только звенящий отзвук его еще затихал в воздухе.
- Что ты там делаешь? - Эрвейе сердито тряхнул вышитыми серебром рукавами, и под пальцами его мелкой щекочущей дрожью умирали отголоски магии. - Выходи.

[nic]Эрвейе Буревестник[/nic][lz]Если б я знал, что меня ждет, я бы вышел в окно[/lz][ava]http://i003.radikal.ru/1602/5c/07e9ab7c13f7.jpg[/ava]

- Мне тоже. - помедлив признался Эрвейе и неловко спрятал кисти в широких рукавах.
Ветер знал - но глаза видели, и взору принца Амартайе Рэйниат представала такой, какой стала - там, на церемонии, он не имел возможности - да и желания тоже - разглядеть ее; но теперь, в мягком свете сорванных с беседки фонарей, Эрвейе словно видел ее впервые, и зрелище это повергало его в странное смятение. В чертах лица хамалани лишь смутно угадывалась та растрепанная девчонка, что рвала его книги, дразнила сухопутной крысой и так нелепо выглядела в нарочито простых моряцких рубашках - стоящая перед ним девушка носила это одеяние с достоинством, которому позавидовала бы любая из придворных.
Море пришло в Тал-Аманор, и у моря был синий взгляд наследницы тана Мередина, и ее песчано-белые волосы; и светляки мерцали в них, как медузы, которых на исходе лета волнами выбрасывает к берегам Сайина.
И пред ликом его Эрвейе внезапно смешался, не зная, что сказать - правильнее всего было бы откланяться и разойтись, спрятаться под сенью беседки и там, в окружении книг и подушек дождаться рассвета, но вдох на полуфразе замер у него в горле.
Дочь Тана Кораблей была бы последней, кому он признался бы, но Эрвейе всегда боялся моря и ждал от него беды.
- В это время года здесь часто стоят душные ночи. - отрывисто проговорил он, не находя в себе сил попрощаться. - Оттого вам не спится, госпожа моя Амартайе?

[nic]Эрвейе Буревестник[/nic][lz]Если б я знал, что меня ждет, я бы вышел в окно[/lz][ava]http://i003.radikal.ru/1602/5c/07e9ab7c13f7.jpg[/ava]

Их было четверо; они были черноволосы и надменны, и золотые бубенчики в их волосах рассыпались тихим звоном, когда они смеялись, а смеялись они часто и зло: сыновья уважаемых семейств, увлеченные маги, они отлично знали цену себе и легко назначали ее остальным, потому что считали себя вправе. Они были друзьями, потому что не прятали неприязни за церемониальными фразами, не цедили показательно сквозь зубы, как тан Иннайе, и не вились вокруг из благоговения перед короной, которую Эрвейе предположительно должен был надеть - и им, как друзьям, принц не раз и не два говорил, что этой короны скорее всего не увидит.
Не нужно было обладать особенной проницательностью, чтобы понять, кого из сыновей Король-Ворон ценит выше, и Эрвейе не надо было становиться Пророком, чтобы представить, к чему это все идет.
Силу еще никогда не передавали младшему, но Королю могут быть известны способы, а если их нет - суровый нрав Левши знают все, и никто не посмеет ослушаться его приказа, пусть даже младшего его сына за глаза зовут Полукровкой и считают энзамар если не по рождению, то по духу.
Так говорил Эрвейе, и Исейе Арьеса хмурил смоляные брови, и качал головой в несогласии, но Эрвейе знал: Лорайе с рождения отбирает у него все, и в этой череде потерь корона будет не самой обидной.
Все говорили о дочери тана Мередина, и о Короле, и о его предсказании - чем же еще могли быть его слова? Все гадали, но Эрвейе знал: Танной Кораблей становится лишь жена короля, и если ему королем не быть, то у загадки Ворона может быть только один ответ.
- Он женится на ней, - говорил он, и словами этими с каким-то извращенным удовольствием прокручивал острый осколок, что засел в груди с той памятной ночи, - отличная пара будет.
И злость его на брата еще никогда не была такой сильной, как в эти мгновения; и ни одна детская обида не могла бы сравниться с той, что Эрвейе испытывал сейчас; и оттого он избегал и брата, и мачеху, а пуще всех избегал Амартайе Рэйниат, изящную и острую, как зачарованный клинок, о который принц, сам того не ведая, успел порезаться.
А Лорайе всегда любил клинки.

В свою беседку он больше не наведывался, и сейчас, удалившись от всех, на самом краю сада пускал над водой летучие фонарики - те жидким пламенем стекали с белых когтей и неспешно уплывали вдаль, покачиваясь над самой водной гладью и привлекая светом разноцветных парчовых карпов. Летняя духота уходила вместе с летом, и длинные осенние ночи, по-островному теплые, пахли травной горечью и близким дождем; и Корабел, появляющийся только в это время года, ясно виднелся над горизонтом.
Эрвейе с прищуром поглядывал на него, перекатывал в пальцах живой огонь и прислушивался к тому, как где-то в отдалении скрытый деревьями придворный арфист выводил для благородных дев Песню о змее, столь ими любимую.
Потому что сегодня,
В день на исходе лета,
Душу мою забрали
Глупые карпы плывут на свет, не зная, что никогда его не коснутся, а если и коснутся, то себе на беду.
Огонь в пальцах принца разгорался все ярче и ярче.

[nic]Эрвейе Буревестник[/nic][lz]Если б я знал, что меня ждет, я бы вышел в окно[/lz][ava]http://i003.radikal.ru/1602/5c/07e9ab7c13f7.jpg[/ava]

Эрвейе молчал и глядел на Амартайе, как испуганный, подобравшийся кот, готовый в любой момент убежать прочь.
Едва заслышав шаги, он уже понял, кому они принадлежат, и оттого последний фонарик сорвался с его пальцев прежде времени и разбился о водную гладь, распугав всплеском всех карпов. Ему казалось, что дочь Мередина делает это специально - мучает, не дает покоя - и он в попытке сбежать от подступающей тоски хотел было по-королевски капризно рассердиться оттого, что и в самом дальнем уголке дворца не находил уединения и покоя, но злость не приходила, словно бы от усталости, лишь всколыхнулась слабо и вновь утихла, как потревоженная вода. И в горле застыл вдох, и странная печаль навалилась на плечи- осень неслышно прошла рядом, тронула узкой, сучковатой ладонью, и с коротким вздохом разлетелась дуновением прохладного ветра, только легкая рябь пошла по воде, да качнулся прибрежный камыш.
И Эрвейе опустил глаза.
Он шевельнул когтем и фонарик в ладони Амартайе рассыпался на три светящихся золотых бабочки, что принялись порхать вокруг дочери тана Мередина, оставляя за собой светящиеся следы.
- Почему ты не слушаешь менестреля, госпожа моя Амартайе? - взгляд принца казался спокойным, и затаенная тоска в нем могла лишь почудиться. - Он красиво поет, и там все твои подруги, и мой брат, и вино, и птицы. Здесь только я, и рыбы, и Корабел.
Он вздернул уголок губ в кривой усмешке.
- И нас всех не любят люди.

[nic]Эрвейе Буревестник[/nic][lz]Если б я знал, что меня ждет, я бы вышел в окно[/lz][ava]http://i003.radikal.ru/1602/5c/07e9ab7c13f7.jpg[/ava]

Эрвейе по-птичьи мигнул, не сводя пристального взгляда с Амартайе, и сердце его пропустило удар, а вздох замер в груди - то в его душе поднимала голову слабая надежда, рожденная всего несколькими словами и оттого, наверное, нелепая и бессмысленная, но столь невыносимо манящая, что жизнь ее хотелось продлить хотя бы на несколько мгновений.
Предсказания отца не ошибаются - но они туманны настолько и порой так несвоевременны, что до того момента, как они сбудутся, невозможно наверняка понять, о чем шла речь. Быть может, Эрвейе ошибается в своем толковании - быть может, ему вообще не стоит оглядываться на слова Короля, потому что они про другое и о другом; быть может, ему стоит только протянуть руку...
И он протянул.
Рой бабочек сияющим вихрем сорвался с его ладони, и осенняя ночь расцвела золотым пламенем: светящиеся мотыльки порхали вокруг Амартайе, путались в ее волосах, садились на плечи, пытались спрятаться в складках одеяния... Эрвейе чуть склонив голову к плечу наблюдал, казалось, за их танцем, но на самом деле глядел сквозь сияющее золото, на ту, для которой колдовал.
А если это все лишь прелюдия к разочарованию, что станет лишь горше от мысли о том, что ты уже почти держал в руках желанное? Брат умеет вырывать победу в последний момент - он везуч, как сам Шемер.
Но тогда Эрвейе проиграл ему уже в то мгновение, когда позволил себе понадеяться.
Карпы, привлеченные светом, сновали у самой поверхности воды.
Он вдруг спохватился, что молча смотрит на Амартайе уже какое-то время и это, наверное, выглядит странно, но слова отчего-то не шли на ум, и растерянный Эрвейе, не привыкший их подбирать, долго собирался с духом, чтобы сказать:
- Тогда останься, госпожа моя. Со мной, и Корабелом, и рыбами - нам не хватает только моря. Останься и будь им. Расскажи о нем. Я прикажу принести вина и подушки - как ты захочешь. Мне говорили, ты видела Химаэну - какова она?
Золотистые бабочки по одной медленно таяли в воздухе.

[nic]Эрвейе Буревестник[/nic][lz]Если б я знал, что меня ждет, я бы вышел в окно[/lz][ava]http://i003.radikal.ru/1602/5c/07e9ab7c13f7.jpg[/ava]

И пугливые карпы ушли на дно, потревоженные шумом и светом, а Эрвейе нестерпимо хотелось последовать за ними, чтобы сбежать от чужих взглядов, и главное - от себя самого; чтобы смыть лихорадочный жар прикосновений и слов; чтобы шум воды заглушил гул крови. Едкое чувство незавершенности ожогом расплывалось в груди, но даже ему не под силу было заглушить нестерпимый восторг, клокотавший в жилах.
Она любит бабочек, Корабела, и...
И он сделал шаг вперед и упал в воду.

Праздность была разлита в воздухе с самого утра, и проснулся Эрвейе от доносившегося из сада заливистого смеха - то дочери тана Навейна затеяли веселую игру, подлавливая каждого прохожего, будь то слуга или придворный, и заставляя пить чашу - и ветер издалека доносил отголоски старой моряцкой песни о Хозяйке волн.
Друзья отправились искать развлечений, пить чужое вино, танцевать, петь песни и вечером наблюдать за огнями в небе, а быть может, и творить их; и лишь старший принц одиноким сычом остался сидеть в своих покоях.
Одиночеством, своим, однако, Эрвейе не тяготился совершенно: никогда он не чувствовал себя более умиротворенно, чем будучи предоставленным самому себе, и День Матери любил не за ощущение безграничного праздника, но за возможность побыть наедине с книгами и своими мыслями. Лорайе сейчас в городе; где отец и мачеха - одним Супругам известно, но, может, и вовсе не на островах; придворные тоже смешались с пестрой и радостной толпой... К середине дня дворец неизменно пустел, и Эрвейе мог бродить по просторным залам без опасений встретиться с кем-либо - и по собственному дому он теперь ходил словно гость, рассматривая сводчатые потолки, тонкие колонны и резное кружево стен с такой пристальностью, будто видел их впервые и не мог наглядеться.
Может, вечером, он присоединится к друзьям и в темном небе расцветут и его огненные цветы - он пытался придумать, чем можно было бы поразить всех в этот раз, но общая леность будто бы передавалась даже ему, и оттого на ум Эрвейе не шло ничего любопытного. Вместо того мысли его были полны моря - льняного песка, белой пены и лазурных волн; чаячьих криков и шороха серебристой прибрежной травы... Они гнали его через весь дворец, из зала в зал; они обжигали - и оттого ему хотелось сотворить что-то нарочито яркое, что-то чуждое
Пылающая лилия рождалась на его ладонях - прорастали длинные стебли, набухали и раскрывались крупные бутоны, и яркие огненные цветы распускались на глазах, рассыпая вокруг себя алые искры, что закручивались пламенеющим вихрем...
И над его карминовыми волнами упрямо поднимались белые с золотом паруса.

[nic]Эрвейе Буревестник[/nic][lz]Если б я знал, что меня ждет, я бы вышел в окно[/lz][ava]http://i003.radikal.ru/1602/5c/07e9ab7c13f7.jpg[/ava]

Огненные волны лишь на мгновение сбили ритм - алый цветок полыхнул опасно ярко, и паруса кораблей рвануло невидимым ветром, но Эрвейе крепко держал сплетенные нити, и ни одна не вырвалась из его руки. Он не повернул головы в сторону вошедшей, будто и не слышал ее слов, но корабли на красных волнах вдруг начали наливаться синевой, и стекающая по ним лазурь окрашивала в синий узорчатое море, над которым они возвышались. В волнах синева становилась серебром, что катилось к вплетенным в воды лепесткам - пылающая лилия покрывалась инеем, леденела на глазах, пока вся не превратилась в причудливый морозный узор.
Тогда он тряхнул кистями, отпуская нити, и по мановению его руки и цветок, и волны, и корабли - все разлетелось льдистыми искрами и дрожа истаяло в воздухе, оставив после себя лишь едва ощущение чуждой этому времени года прохлады.
Эрвейе развернулся к Амартайе, привычно пряча кисти в широкие рукава, и печаль дочери Мередина отражалась в его взоре, как в водной глади.
- Госпожа моя Амартайе. - сказал он.
Он мог бы спросить, что она делает здесь, и почему не присоединится к празднующим, к их танцам и песням, к прославлению Матери, но не стал, потому что уже знал ответ, и ему было и отрадно, и горько оттого, что обществу подруг и друзей она, как и он, предпочла блуждание по здешним пустынным залам.
Темный сапфир в в витиеватой оправе из белого мрамора.
Та задиристая девчонка, что звалась его сестрой, ни за что не променяла бы веселье Дня Матери на тишину дворцовых сводов; но она была слишком живой, слишком яркой - а дочь тана Мередина выцветала на глазах, словно Тал-Аманор вытягивал из нее все краски.
- У меня нет чаши, из которой ты могла бы испить.
Когтистая белая кисть взметнулась вверх в приглашающем жесте.
- Но у меня есть рука, на которую можно было бы опереться. Пройдись со мной, госпожа моя. Ночь огней еще не скоро.

[nic]Эрвейе Буревестник[/nic][lz]Если б я знал, что меня ждет, я бы вышел в окно[/lz][ava]http://i003.radikal.ru/1602/5c/07e9ab7c13f7.jpg[/ava]

Он оскалился, и на короткое мгновение стало понятно, что как бы Эрвейе ни дичился родства, но он - сын своего отца и брат своего брата, и в хищной улыбке его больше от Ворона, чем ему бы хотелось.
Он проводил Амартайе сводчатыми залами, лесом стройных белых колонн, пронизанными солнцам галереями, мимо кружевной резьбы и увитыми виноградом стрельчатыми окнами к тому крылу дворца, где даже в обычные дни царила тишина. Он говорил ей - о дворце и Тал-Аманоре, о птицах и небе, о глициниях и бабочках, и Эрвейе смутно казалось, что из этих речей он складывает колыбельную для печали Амартайе, будто рассказом пытается убаюкать ее горести.
Его покои остались далеко позади - не раз и не два Эрвейе, искавший покоя и уединения, оставлял их, вечно полных слуг и людей, и прятался от чужих взоров здесь, в тишине старых залов, чей мрамор от времени успел посереть и оттого походил теперь на старую кость. Здесь, под сенью затянувшего окна винограда, он устроил себе уютное убежище - подушки и книги, и фрукты, и курильница - и руку Амартайе принц выпустил не раньше, чем переступил его порог.
И он замер подле окна, сквозь которое пробивались лишь редкие солнечные лучи, и любовался ею, как прекраснейшей из фресок, как изваянием в храме, и приближался к ней с той же благоговейной робостью, и не сразу решился коснуться ее щеки, но коснувшись уже не смог отнять руку.
- Я был глуп. - говорил он, и признание это давалось ему легко, как легко сейчас было говорить от сердца, и пальцы его сами скользили по тонкой шее, едва-едва задевая кожу кончиками когтей. - Я был слеп и безумен, и не узнавал свою судьбу даже глядя ей в лицо. Прости меня, госпожа моя. Прости за то, что было, и за то, что будет.
Темный шелк стекал с белых плеч и под ногами путался с белым, когда он целовал ее там, где на шее, под тонкой кожей, билась синяя жилка; и в дрожащие светлые ресницы; и в ложбинку между ключиц; и тень от виноградной лозы не дарила прохлады, и жар под кожей становился нестерпимым.

[nic]Эрвейе Буревестник[/nic][lz]Если б я знал, что меня ждет, я бы вышел в окно[/lz][ava]http://i003.radikal.ru/1602/5c/07e9ab7c13f7.jpg[/ava]