[Закрыто] [Коронация - 1 день I дюжины Луны Звездопадов, 1024 год]

Сдержанный гул голосов под сводом храма не напоминал пчелиный рой, он был вежливым и приглушенным, но несмотря на это - оглушал. Риннаре казалось, что она потеряла не только слух, но и все остальные чувства, кроме зрения и ей оставалось только наблюдать.
Она посмотрела в глаза своему спутнику, заметила движение его губ, наверное, он приглашал ее сесть на отведенную послам скамью - в первых рядах, чтобы представители соседних держав могли засвидетельствовать перед своими сюзеренами правомочность происходящего - она кивнула и повинуясь жесту села туда, куда ей предложили. Сейчас она, наверное, согласилась бы на что угодно, потому что сил отказаться не было.
Ее платье - официальное в цветах родной страны белое с зеленым - в обычных ситуациях ей очень шло, но сейчас - оно плохо гармонировало с серым цветом лица, который трудно было спрятать даже за искусно-нанесенным слоем краски.
В любой другой момент, она бы любовалась происходящим, рассказывала сиру Наафалю о традициях Этрина, рассматривала священников и священниц, которые почетным караулом стояли вдоль прохода. Риннара отвела взгляд от своего спутника и подняла его на статую - Хозяйка-Смерть, казалось, смотрела прямо на нее, ее взгляд говорил о чем-то, но ее любимая дочь была глупа и непонятлива.
Княгиня Лоретти застыла, не в силах отвести взгляд от взгляда статуи и не замечая никого вокруг себя, что граничило уже не только с невежливостью, но и с безрассудством.

Иверьеса сухо, по-военному, поклонилась соседкам по границам и скамье в храме и села рядом с Иль-Зааном. На правах давней знакомой и почти что родственницы, этакой строгой и нелюбимой мачехи. Не то чтобы Родриго больше доверял иль-заанскому послу, он вообще не имел этой дурной привычки, доверять. Просто, как и все холостяки, одновременно знал женщин очень хорошо и просто отвратительно, да и стремительный карьерный взлет княгини буквально на скаку заставлял задумываться... о разном. К тому же хотелось в кои-то веки побыть простым зрителем, придатком к ленивой толпе, жаждущей зрелищ и еще больше зрелищ в ущерб хлебу насущному.
Ну а раз он собрался глазеть и впечатляться, то и глазел. Впечатляться же, кроме несомненного архитектурного гения, изваявшего кереннский Храм Супругов, пока особо было нечем, разве что взглядом сеньоры Лоретти, устремленным на Хозяйку храма. Подобный взгляд он иногда встречал на лице племянника, когда пытался (при помощи подзатыльников и рявканья) объяснить что-то, выходящее за пределы понимания юного остолопа. Правда, многое отдал бы за возможность увидеть в его глазах еще и неподдельное желание понять.
Грозный облик Супругов герцогу был привычен и оторопи не вызывал, в часовне в де ла Форка боги иного убора не носили, наверное поэтому в семье не стихали баталии. Родриго был человеком верующим, но не суеверным, однако, предпочел бы увидеть на коронации их мирную персонификацию - для начала. Еще одно желание из ряда невыполнимых.

Произнесённое двенадцать тысяч раз слово теряет силу и власть. Мудрость выступает пеной безумия на губах, истрепавших её об внешние признаки. Счастье встаёт с пикой над душой, призывавшей её из лени. Ненависть прячется в угол и скалит оттуда зубы, не способная ни на какие свершения. С тем Наафаль и писал это слово на разных языках, разными почерками. Его рукой водили эмир Нияз, эмир Рейсин, эмиры прочих огрызков Иль-Заана, император Аситерио, Изар, Айшэ... на каждую ненависть — свой росчерк, каждой — свой оттенок. И с каждым сгорающим словом меньше её не становилось. Словами черпать этот котёл было, что ложкой для десерта — море Жемчужин. Приходилось таскать, как есть, до краёв полный, прикрыв надёжно крышкой вошедшей в притчи иль-заанской доброжелательности. Даже для той женщины, что могла его понять. Ей поддержка была нужна более, чем ему, и Наафаль сам себе казался древним стариком рядом с ней, одёргивая сочувственные мысли о столь близких и тяжёлых потерях.
Он говорил. То, что знала Риннара, и знали все присутствующие. То, что говорила бы она, не запечатай её уста печать горя. Наафаль, по случаю наряженный в национальные одежды, и потому самый яркий из присутствующих, лучше прочих подходил на роль истца очевидного.
— И голос Его сказал так, что не осталось, не услышавших, что спать Ирару за этой стеной до тех пор, пока не настанет в нём нужда. Неф был разрушен двести лет спустя, но мир так и не увидел возвращения императора. Только пустую комнату, в которой ныне...
Наафалю пришлось прерваться. Не для того, чтобы приветствовать и признавать почтение. Герцог де ла Форка был лаконичен в изъявлении миролюбия, тем же ответил и Наафаль, представший скалистым берегом, безразличным к волнам собственных же эмоций. Но Риннара, рвущая иверцу горло так же, как рвала бумагу, оказавшуюся в недобрый час в ухоженных пальцах, ярко вставала в его воображении.
— В молчании и спокойствии ждёт часа принц Рэймин.

Главный собор Керенны был заполнен, как никогда. Ольдрен, конечно, находился в столице меньше луны, но этого было достаточно, чтобы почувствовать разницу. Голоса людей, негромкие каждый в отдельности, сливались в общий гул, усиливающийся под сводами храма. Казалось, старые стены удивлённо отзываются на непривычный шум, но пока не возражают против него.
Великий Инквизитор, облачённый в пурпурные одеяния, сидел на определённом ему месте в первом ряду. Это было, конечно, почётно, но не слишком удобно для того, чтобы видеть, что происходит - или может происходить - в зале. Этого вроде бы и не требовалось - и сам храм, и территория вокруг него охранялись бдительными гвардейцами и священниками. Каждого из них дополнительно проверили непосредственно перед выставлением охраны, чтобы избежать повторения сценария происшествия в опере. Обеспечению безопасности во время церемонии и после неё Великий Инквизитор и командор Императорской гвардии уделили усиленное внимание - едва ли не беспрецедентное, по словам Веннея. Но Ольдрен всё же не был совершенно спокоен и предпочёл бы сидеть не спиной к главному порталу собора. Но это, увы, от него не зависело.
Святой отец взглянул на статуи Супругов. Новому Императору предстояло всходить на трон под суровыми взглядами Войны и Смерти, но то был не его выбор. Это почему-то немного успокаивало.

А он-то думал, что умеет ненавидеть не хуже прочих. Думал, научился в Иль-Заане: у зеленоглазых торговцев, способных широко улыбаться, но не скрыть ненависть из глаз, у матерей, проклинающих с пеной у рта убийц их сыновей. Во дворце императора: у верноподданных слуг престола, прячущих ненависть к урвавшим кусок императорского благорасположения за белеными до этринской белизны лицами и услужливыми улыбками. Он понимал, всех их понимал. И ненавидел. Но взгляд, которым одарила его Риннара... он не знал, что человек способен с такой исступленностью желать другому человеку столь мучительной смерти. Или нежизни.
Родриго светски улыбнулся и чуть склонил голову, благодаря посланницу Амарии за оказанное внимание.
- Вы правда думаете, что принц-наследник, принимающий под свою опеку вступившую в войну страну, ждет часа своего в спокойствии, - поддержал иверец начатый Наафалем, тоже ненавидящим, но куда лучше владеющим собой, разговор, - а не в планировании пробега через витражное окно, пережившее его досточтимых предков и несколько войн?
Голос с изрядной долей иронии звучал спокойно, взгляд голубых глаз был устремлен к нефу Ирара, где томился молодой парень, которому вот-вот предстояло стать Императором. Кажется, мальчик предпочитал книги поединкам. Его Родриго тоже понимал. И, пожалуй, сочувствовал. Он тоже желал бы предпочитать книги иным... развлечениям, многими переоцененными.

В длинной веренице святых отцов и братьев Орденов в этот день Солейн чувствовал себя как-то не слишком уютно, возможно, это происходило от того, что нужно было стоять молча и, по возможности спокойно. За те десять минут, которые он уже простоял на своем месте, он извертелся ужом и заработал несколько укоризненных взглядов от старших товарищей, которых хватило ровно на три секунды. Потом Мордрейк начинал вертеться снова.
Его бы еще поняли, если бы он разглядывал красивых священниц Хозяйки, стоящих напротив священников Хозяина, но он вопреки своему собственному обыкновению, высматривал в толпе отнюдь не прекрасных дам.
Он стоял неподалеку от нефа, так близко, как только позволял его ранг и его наглость. Где-то здесь неподалеку должны были быть Энахайе и Нортвин, но он не мог их разглядеть и это его отчего-то напрягало.
Солейн понимал, что возможно все его нервы ничего на самом деле не значат, что вот прямо сейчас, когда они напряжены и готовы ко всему, включая рухнувший на присутствующих в Храме Супругов гостей, ничего не произойдет. Что следующий удар придет туда и тогда, когда они потеряют бдительность, расслабятся, а может быть, даже успеют забыть.
Невидимый противник был хитрее, чем о нем думали друзья. И, возможно, даже не знал, что с ним пытаются сражаться. Но чтобы с кем-то сразиться, нужно сначала найти его, а с этим у отца Солейна были определенные проблемы.

Для старшей из наследников покойной императрицы всё свелось к ожиданию, слишком долгому для той, что терпению предпочитала решительность действий, слишком мучительно тянущему нервы нить за нитью, слишком неопределённому в своей определённости: даже когда дата коронации была наконец назначена, казалось, ничего не закончилось — даже не началось; и теперь до желанного мига оставались считанные минуты — Рэйна действительно их отсчитывала, вымеряя биением сердца, неспешной чередой вдохов и выдохов, шумом голосов за спиной, сливающемуся в гул, неравномерный, но обезличенный.
Скорее бы всё это закончилось, и она могла уехать туда, где нужна, где будет отдавать свой долг Этрину и его новоявленному императору так, как умеет лучше многих, — её ждали война и эскадрон, она ждала войну и отъезд из Керенны, как единственное своё спасение от череды мрачных мыслей, что навевала столица вместе с воцарившимся здесь безумием — а борьба с ним не была её войной.
Скорее, чтобы принести свою присягу тому, кто даже не желал с ней разговаривать, кто больше не был братом, которого она знала и любила; но её клятву верности не могло поколебать никакое отношение к Рэймину как человеку — в его лице она клялась империи, и здесь не было места обидам и непониманию, которые по-живому глодали женщину в иное время, заставляя задаваться вопросом, что так переменило Реми — одно ли то, что она отказалась от трона, без спроса решив его судьбу за него и обрекая на сегодняшний день. Что меняет людей, заставляя их предавать близких? Что заставило саму принцессу некогда думать, что брат поймёт и примет любое её решение решение — ни один из них не желал для себя такого будущего и каждый из них это знал, но ей хотя бы было в чью пользу отрекаться...
Рэйна вспомнила, что так ничего не сумела объяснить Рэймину, хотя тогда наверное впервые в жизни прокручивала разговор в мыслях, подбирая слова, — хотела сказать, что он похож на мать и сможет воплотить её начинания, пусть они прежде и шли рука об руку с жёсткой политикой их отца, что его будут любить люди; что если ему потребуется поддержка и та самая жёсткая рука, она всегда будет рядом, но не царствовать — не такой правитель нужен Этрину. Только он опередил все её слова и предал, и исчез, обещав вернуться и однажды править.
Что ж, значит, сам этого пожелал.
И сегодня всё сбудется.
Скорее бы.
Великая княгиня Алас-Домар, замершая на положенном ей месте у алтаря, первая из всех, не отводила взора от выхода из нефа Ирара, ожидая; лишь на короткое мгновение она позволила себе обернуться, чтобы взглядом скользнуть по лицам герцогини и герцогов, не глядя ни на кого больше, задержать его на лице отца, чуть склонив голову к плечу, и снова замереть белым изваянием в своём парадном мундире и со старательно выдержанным спокойствием на лице, по которому иногда штормовым порывом, обнажая эмоции, проходила волна нетерпения.

"Чтоб ты сдох", - тоскливо подумал иверец, следя за извилистой мыслью посла эмиратов. В отличие от иль-заанского мудреца,  он прекрасно знал, что кроме решения и действия есть еще и желание, и привязанности, и долг, отличающийся от долга перед своим государством. И все это постоянно взвешивается на внутренних весах совести - сдюжит или переломится. Родриго вообще не верил, что человеческое существо способно пребывать в осознанном спокойствии, хоть на мгновение отрешившись от сущего. Он так не умел.
- По кодексу Карлоса Агиларо, как мысль не является действием, так и умысел не является преступлением. Ибо слаб человек, и нет в том стыда. Лишь в преодолении собственной слабости куется сила воли. А не испытывающий страха и сомнений подобен дураку и сущеглупому.
Герцог отвернулся, оглядывая залу и слыша тихий голос Нафааля. Ну разумеется, Лупа и Санчо дружат против Родриго с соседней улицы. Бледная амарийская кошка и иль-заанский страус. Прямо как в глупой басне. А вокруг ни одного знакомого лица, никого, кому можно доверять. Хотя Родриго ар'Саадира частично понимал - в Иверьесе некоторые ценители волосам, подобным локонам Риннары, посвящали септеты.
Хоть сколько теплые эмоции вызывала только Айкатрен, сторожившая алтарь. Де Вера пока видно не было, и бес знает, несколько изменился друг. Да и друг ли он ему сейчас. Надо было взять с собой Эвридис, но в посольстве должен был остаться кто-то, отягощенный проклятием разума. Хайме хорош, но он вояка до мозга костей. Вот теперь сиди, как дурак, и наслаждайся компанией самого себя, ведь это так редко удается.

Кажется, эти забавные ребята с охотничьими рогами - то есть, раньше это были охотничьи рога, а теперь часть церемонии, так вот, похоже, они даже не поняли, что он идет. И никто не понял. Рэймин, наверное, секунд пять стоял под руками Супругов, разглядывая шепчущийся, рокочущий Собор. Не злился, но было как-то неловко, в очередной раз показалось все это доказательством того, что не он должен здесь быть.
Вот Арьен - тот знал бы, что делать.
Вот с Рэйной такого бы не случилось.
Как же я вас всех ненавижу.
Рэймин поймал взгляд одного из музыкантов и улыбнулся. Вышло как-то идиотски, вообще, в другой ситуации он бы еще машинально извинился, наверное, В следующий момент взвыли рога и...
...и оборвались, перекрытые раскатом грома, невозможного и неправильного в солнечный день.
Факел в руке Хозяина вспыхнул почти ослепительно.
Принц поднял руку, чтобы вытереть с лица воду, плеснувшую на него из чаши, вода была неожиданно липкой и теплой. "Вода" пахла железом.

Он не видел, но видели все, как с его лица на мундир падают тяжелые и красные капли.
Но решил не вытирать, чем бы это ни было, благословением или проклятием, только воззрился на собственные перепачканные пальцы: ну что уж там, перчатку придется выкинуть, а, с другой стороны, и так срок ее недолог, сегодняшний день и только.

То ли кровь была тому виной, то ли жесткие огненные блики, но он, проходя под руками Супругов, лишился своей застенчивой улыбки. Плащ тяжело зашелестел, когда Рэймин обернулся к алтарю, преклоняя колено.

Коронация проходила в молчании. Никто не должен был знать, что за клятвы произносит перед лицом Хозяев будущий владыка, но все должны были свидетельствовать о том, что те одарили его особой милостью и признали его право быть их первым вассалом и проводником воли Хозяина.
У Империи не было коронационной короны.
Потому что Супруги лучше знали, какой венец подойдет следующему главе этринской церкви.

Коронация проходила в молчании всегда. Порой это длилось довольно долго, и никогда нельзя было предсказать, сколько времени придется созерцать склоненный затылок будущего монарха, погруженного в беседу с Владыками Мира. Это вознаграждалось финальным зрелищем и пышностью последующего праздника, но были случаи, когда присутствующие ждали часами, и хуже всех приходилось приносящим первую присягу.
Никому не пожелаешь полдня изображать статуи перед алтарем.

Я боюсь. Я не хочу. Я не сумею.
И ему ответили.
Сидящие рядом могли увидеть, как Рэймин кивнул, потом кивнул еще раз. И, то ли Супруги были кратки в этот раз, то ли был краток и убедителен он, но на этом закончился разговор.

Чем только не венчали Супруги этринских монархов. Говорят, у Черной Рэйны при коронации обвилась вокруг чела черная экайрская гадюка. Говорят, венец, возникший для Морайна Проклятого, был из сухих веток терна целиком. Говорят, что Энесса Красивая покидала собор в венце из прекраснейших роз с такими шипами, что они расцарапали ей лицо.
Говорят...

Выпрямляясь, он не почувствовал тяжести. Вообще.
Может, меня решили помиловать?
Теоретически существовала возможность, что в последний момент Они откажут в признании. Позор, конечно, зато свобода.
В расширившихся глазах ближайшего гвардейца и еще во взгляде Рауля коронованный император, владыка Этрина и Трех Княжеств, прочел, что ошибся.

Он расправил плечи, предпочитая об этом не думать, повернулся лицом к Рэйне и герцогам, ко всем собравшимся. За спиной с алтаря сдернули покрывало, являя миру еще одно знамение о том, каким будет правление Рэймина Первого - тот знал, чего ждать, и не испытал искушения оглянуться. Ну конечно, там меч, конечно, корабельный штурвал. Конечно, кровавые пятна на белом полотне. Война идет, и сколько еще будет...
И там все это было. К чему точно никто не был готов, так это к россыпи колосьев и бриллиантов, хлынувшей с окровавленного полотна на пол

Так он и стоял - половина лица в крови, за спиной клинки на алтаре, уже не столь белая ткань ниспадает с черного базальта, под ногами колосья и сверкающие множеством искр камни.
На голове, касаясь волос и лба, не оставляя ожогов - кольцо яростно пляшущего огня.

- Я готов принимать присягу, - совершенно спокойно сказал император.

Риннара смотрела на поток драгоценностей с истинным равнодушием женщины, которую они в таком количестве уже не прельщают, затем наклонилась и подняла камень, который докатился до кончика ее туфли - в рассеянном свете храма камень сверкал гранями, подобно звезде, зажегшейся на ладони женщины.
- За все драгоценности в короне приходится платить. Задача состоит лишь в том, чтобы назвать подходящую цену, - это были первые слова амарийки за все время, проведенное в храме, приглушенный голос слышали лишь послы, сидящие близко.
Слабость людей и сила Старших - Лорайе знал то о чем судил, знал намного лучше, чем этот проклятый иверец. Риннара смотрела в лицо посла ненавистной державы и мысленно представляла, как оно покрывается шрамами от острых когтей, из них мелкими ручейками на ворот одежды течет кровь. Это почему-то успокаивало и позволяло дышать.
Помимо дипломатии у семьи Лоретти был еще один талант - знать цену всему в этом мире и вовремя на ней играть. Риннара пообещала себе, что приложит все усилия для того, чтобы Иверьеса дорого заплатила за попытку добавить в свою корону еще один драгоценный камень.

Никто, возможно, и не понял прежде, чем вострубили рога, но та, что не отводила взгляда и кажется — ей самой казалось именно так — даже не моргала, сконцентрировав своё внимание, всё сознание и мысли на миге появления будущего империи, сразу же увидела Рэймина; взгляд Рэйны, обращённый только на него, лишился своего мнимого спокойствия, и ожидание стало нетерпеливым, искрящимся от жажды кульминации, а в помыслах ни единый миг не мелькало сомнений, что лишь минуты отделяют её от произнесения своих клятв.
Она верила в него, человека, которого не так давно почти ненавидела, — потому что никогда не отреклась бы в пользу того, кто не был того достоин: принц Реми был и есть, и Император Рэймин Первый будет. Она продолжала верить.
На краткий миг едва не обретя веру в большее: что там, под руками Супругов, действительно стоит её брат, какого она знала как саму себя, — при всей их схожести такой непохожий на сестру-близняшку, со своей мягкой улыбкой, светлым взглядом, привычкой извиняться, — но иллюзия рухнула, и Рене прекратила думать об этом, собственноручно придушив мысль, это эфемерное «что если...», в зародыше, не давая развиться той во надежду, которой будет суждено погибнуть столь же бесславно.
Никакие знамения не колебали спокойствия принцессы — должно быть, так казалось всем, кто мог видеть лишь её прямую расправленную спину, — но лицо оказывалось честнее: и глаза метнулись к витражам, что сочились солнцем, и брови свелись на переносице, когда она увидела кровь, стекающую на мундир Реми; Великая княгиня стиснула зубы и заставила себя удержаться на месте прежним изваянием.
Она ждала вместе со всеми: поначалу смотрела не на брата, а статуи Супругов, с какой-то растерянностью, даже удивлённой обидой на беспокойное начало, — к чему оно? — но, значит, было нужно, — а потом опустила взгляд.
Рэймин будет коронован, она знала это, уверенная в том со дня своего отречения, — не знала только, чем. Да и кто знал, кроме Супругов. Думала — в шутку ли, всерьёз, уж и не вспомнить, — что короной брата станет сплетение книжных листов, как символ знания и мудрости, его сути, а стало бурное пламя, которое сжигает в себе всё, равно и бумагу, и жизни, уничтожает, не оставляя ничего, кроме пепла.
И лишь металл закаляет.
Что ж, пусть это будет добрым знаком, как и те, что богато просыпались с алтаря бриллиантами и колосьями. Пусть Боги больше не оставят Этрин и его властителя.
В глазах Рэйны цветом других камней вдруг сверкнула улыбка, и, заглушая собственные мысли, звонко зазвучали слова присяги на верность своему Императору, перед которым она преклонила колено и опустила голову, но не взгляд, — и каждую из своих клятв Великая княгиня Алас-Домар обращала глядя прямо в лицо Великому господину, и каждая из них была искренней до последней буквы.